Трепет намерения - [3]

Он остановился, чтобы перевести дух, и тут, пользуясь передышкой, чей-то голос сказал в темноте:

— Маллиган тоже породил новую душу, хотя и не был женат.

Это был Роупер, и сказанное Роупером было правдой. Маллиган и одна местная девица жили как муж и жена, и, хотя его давным-давно выгнали из колледжа, историю эту никто не забыл.

— Кто это сказал?—крикнул отец Берн.—Кто тут разговаривает после того, как потушили свет?

Луч фонарика автоматной очередью прочертил по темным кроватям. Роупер решительно сказал:

— Я,—и, чуть помедлив, добавил,—сэр. Мне просто хотелось разобраться, — сказал он, выхваченный лучом из темноты.—Я не понимаю, как может обряд обратить зло в добро. Это все равно, что сказать, будто дьявол сразу превратится в ангела, стоит только священнику осенить его крестным знамением. Я этого не понимаю, сэр.

— Встать!—взорвался отец Берн.—Встать сию же секунду!

Луч прыгнул к двери.

— Эй, там, включите свет.

Зашлепали чьи-то ноги, и в глаза ударил резкий желтый свет.

— А теперь на колени—приказал отец Берн—и молись, чтобы Господь тебя простил. Кто ты такой, червь, чтобы сомневаться в силе Всемогущего Бога?

— Я ни в чем не сомневался, сэр—сказал Роупер, все еще не встав с кровати. — Просто меня, несмотря на поздний час, заинтересовало то, о чем вы говорили.

Он так осторожно коснулся ногой пола, словно свесился из лодки, желая проверить, холодная ли вода.

— Встать!—крикнул отец Берн.—На колени и молись.

— О чем, сэр?—спросил Роупер, стоя между нашими двумя кроватями. На нем была мятая, некогда голубая, но сильно полинявшая пижама.—Я должен просить у Бога прощения за то, что он своей безграничной властью сотворил меня любознательным?

Роуперу, как и мне, было тогда лет пятнадцать.

— Нет,—отвечал отец Берн с ирландской непринужденностью, придавая голосу елейную вкрадчивость,—за то, что ты, богохульник, осмелился предположить, что Бог не сможет (крещендо!), если захочет, превратить зло в добро! На колени! Молись! (Ф-фу-у.)

— Почему же Он не хочет, сэр?—бесстрашно вопрошал Роупер. Он стоял на коленях, но держал себя так, словно сейчас будет посвящен в рыцари.—Почему мы не можем получить то, чего все так хотят—мира, в котором царит гармония?

Боже, спаси нас всех вместе с Роупером и его мировой гармонией: у отца Берна начался приступ икоты! Ректор сурово взглянул на Роупера, словно он, а не виски, был причиной его страданий. Затем обвел взглядом всех нас.

— На колени. Все!.. (ик…) Всем (ик…) молиться! Этот дортуар стал (ик…), извиняюсь, вместилищем греха.

Мы все повскакивали с кроватей, лишь один малыш продолжал спать, как ни в чем не бывало.

— Разбудите его (ик…). А это у нас кто без (ик…) пижамных штанов? Догадываюсь, чем ты (ик…) занимался.

— Надо, чтобы похлопали по спине, сэр,—участливо сказал Роупер.—Или девять глотков воды, сэр.

— Господь Всемогущий,—начал отец Берн,—ведающий сокровенными помыслами, которые таятся в душах этих (ик…) маленьких…

Почувствовав, что из-за икоты его словам недостает подобающей торжественности, он гаркнул: «Молитесь сами. Начинайте…»—и заикал к выходу. Для нас это явилось своеобразной победой Роупера—не первой и не последней. Добивался он их, главным образом, благодаря исключительной способности к строго научному рассмотрению любого вопроса. Помню, однажды на уроке химии—мы тогда были в пятом классе—наш преподаватель, французский англофил отец Бошан, нудно объяснял, каким образом элементы вступают во взаимодействие, образуя новые соединения. Вдруг Роупер спросил:

— А почему натрий и хлор хотят соединиться при образовании соли?

Класс грохнул от хохота. Все предвкушали забавное развлечение. Отец Бошан тоже выдавил из себя подобие улыбки и ответил:

— Роупер, что значит «хотят»? Хотеть могут только живые существа.

— Странно,—проговорил Роупер.—Должны же были неживые предметы захотеть стать живыми, иначе бы жизнь на Земле не зародилась. У атомов наверняка есть свобода выбора. Вы и сами говорили про «свободные атомы».

— Свобода выбора?—переспросил отец Бошан,—Ты хочешь сказать, что Бог в этом не участвует?

— Сэр, при чем здесь Бог?—раздраженно воскликнул Роупер.—У нас же урок химии!

Несколько секунд отец Бошан пережевывал эту мысль, но ничего—проглотил. Затем уныло произнес»

— Посмотрим, сможешь ли ты сам ответить на этот вопрос.

Не знаю, когда открыли все эти премудрости, связанные с электровалентностью, но тогда, в конце тридцатых, никто—ни ученики, ни учителя—не разбирался в этом лучше Роупера. Об отце Бошане и говорить нечего: он, похоже, проходил все впервые вместе с нами. Роупер сказал, что у атома натрия только один электрон навнешней оболочке (ни про какие внешние оболочки нам на уроках не рассказывали), а у атома хлора их семь. Устойчивое состояние возникает при восьми электронах, что видно на примере многих веществ. По его словам, два атома соединяются специально для того, чтобы образовалось вещество, на внешней оболочке которого было бы восемь электронов. Затем он добавил:

— Нам говорят о священных числах—три, семь, девять и так далее,—но, похоже, в первую очередь надо говорить о восьмерке. Я хочу сказать, что если уж вы неможете не упоминать о Боге на уроках химии, то должны признать, что восемь— одно из Его любимейших чисел. Возьмем, к примеру, воду, которую Бог сотворил раньше всего прочего, по крайней мере, Библия утверждает, что Дух Божий носился над водою. Вода состоит из кислорода, у которого шесть электронов на внешней оболочке, и водорода, у которого всего один электрон, таким образом, для образования воды требуется два атома водорода. Бог наверняка это знал, тем не менее, Церковь никогда не признавала «восемь» священным числом, у нас есть Святая Троица, семь смертных грехов, десять заповедей. А число «восемь» нигде не встретишь.