Тремориада - [5]

Несмотря на ужасную боль, Иннокентий решил, что всё же, скорее всего, это – СОН. Потому как расстояние до твари сокращалось очень медленно: он бежал, словно по пояс в болоте. Из колонок вместо музыки вырывалось оглушительное мычание заторможенного безумца.

Но вот до демона остался один прыжок. Иннокентий толкнулся ногами что есть силы, вытянув перед собой руки…

И тут время вновь приобрело свой нормальный ход. Вразумительно взревел магнитофон, песня закончилась:

«…Мне на всё наплевать!»

Он целился демону в грудь, но руки прошли сквозь того, как сквозь дым, и врезались, разбивая, в оконное стекло. Оно со звоном брызнуло на улицу, освобождая Иннокентию путь.

Он кричал, пока перед ним мелькали окна, пока серый асфальт, увеличиваясь, не вырос до размеров вселенной, пока… ничего не осталось в мире, кроме него.

2 НЕНУЖНЫЕ ВЕЩИ

«Дз-з-з-инь!» – звякнул дверной звонок.

– О-о-о, – застонал, натягивая на голову одеяло, лежащий в кровати Па-ма.

«Дз-з-з-инь!» – повторился звонок.

– О-о-о… – решил не оригинальничать Па-ма.

«Дз-з-з-з-з-з-з-инь!!!» – на этот раз звонок был раздражительно долог. Продолжительней предыдущего секунды на полторы. А кому это кажется ерундой, то прошу учесть, что Па-ма был с похмелья, причём – не первый день.

– О-о-о-о… – Высунул он из-под одеяла скорчившееся в кислой гримасе, с отпечатком вчерашнего и позавчерашнего, изрядно помятое лицо. Гадский звонок Па-ма перестонал где-то на секунду и оттого был весьма доволен собой. В наступившей тишине по его лицу скользнуло даже некое подобие улыбки. Открывшиеся, было, глаза вновь с удовольствием прикрылись тяжёлыми веками.

«Дз-з-з-инь…»

– А-а-а! – Па-ма подскочил, оказавшись на кровати в сидячем положении. Перепутанные, длинные, прямые чёрные волосы падали за спину и на грудь, достигая живота.

– А-а-а, – на этот раз просто выдохнул Па-ма и осмотрелся по сторонам вытаращенными глазами, будто впервые оказался в собственной квартире.

«Дз-з-з-инь!»

В это мгновение он возненавидел неизвестного ему изобретателя, сотворившего это коварное устройство, предназначение которого, казалось бы, было служить удобством человеку. Но какое же тут удобство? Сплошное разочарование. В этой адской машинке, если переиначить, заключена такая сила, что вечно хочет блага и вечно совершает зло.

«Дз-з-з-инь!»

– М-м-м! – рассерженный Па-ма издал звук негодования через плотно сжатые губы. Откинув одеяло, он спрыгнул с кровати и вскочил на ноги. Холодно! Быстро накинул рубаху и натянул спортивные штаны.

– Сейчас-сейчас, – цедил он сквозь зубы, пока одевался. – Сейчас я выйду, дорогой ты мой утр-р-ренний гость.

Молодому человеку, страдающему этим утром с похмелья, было двадцать семь лет. Рост он имел средний, при средней же комплекции. Несмотря на рассерженное «м-м-м» и злобное «сейчас-сейчас», человеком он был спокойным, мирным. Который понапрасну – прошу заметить, не от лени, а сугубо по доброте душевной – и мухи не обидит.

– Сейчас я тебе открою! – выкрикнул он в дверь, протягивая руку к замку, но ни в голосе, ни в лице желаемого свирепства не было. Наоборот, вместе с прохладой, царившей в квартире, на него накатил похмельный хохотунчик. Пред глазами встала совершенно идиотская картина: вот он, косматый и злой как Бармалей, с гневно выпученными глазами распахивает дверь, а у его порога стоят десятка полтора пионеров-октябрят. Девочки – в белых бантах, мальчики – в накрахмаленных рубашках. У всех цветы. Глядят преданно да восторженно и дружно говорят вчерашние слова Иннокентия:

– Ты наш герой!

Когда Па-ма наконец открыл дверь, он уже хихикал, расплывшись в совершенно идиотской улыбке. Но… вместо пионеров-октябрят на пороге оказались две вовсе не юные женщины, лет так под сорок пять, и абсолютно не знакомые. Одна – худая и длинная, одетая во что-то типа «аляски». Другая – пухленькая и маленькая, этакий розовощёкий колобочек в шубке из неведомого зверька.

– Здравствуйте, – сказала мягким и каким-то глубоким голосом та, что напоминала колобочек, а вторая молча переступила с ноги на ногу.

Улыбка начала потихоньку сползать с лица Па-мы, он внимательней всмотрелся в глаза маленькой.

– Есть ли у вас дома ненужные вещи? – продолжила ровным голосом колобок. – Те, от которых толку никакого? Которые хламом хламятся, о которые в спешке запинаешься, на которые вечно натыкаешься? Ненужное барахло, большое и маленькое, годами пылящееся, повсюду валяющееся?

Голос колобка эхом отдавался в ушах Па-мы.

– А пылью дышать вредно, – назидательно продолжала она.

И он вдруг так ясно вспомнил, словно наяву увидел, как они, будучи с Иннокентием ещё подростками, забрались в подвал и тот, когда Па-ма, по своей неаккуратности, поднял пылищу, зашипел на него:

– Вот! Дыши теперь пылью, дыши!

Да, мысленно соглашался сейчас Па-ма, даже почувствовав во рту неприятный привкус, – дышать пылью вредно…

– Вредные вещи, ненужные вещи… – голос незнакомки доносился откуда-то с высоты. – А ведь есть и опасные вещи. Вот, смотри: это Стёпка – отрок пятнадцати лет.

Слова женщины эхом звучали в голове:

– Юный археолог, хоть и рыжий, но «чёрный» копатель. Звучит громко, а по существу: н у, балбес балбесом! Тащит в дом всякую гадость: от безобидной вставной немецкой челюсти, которая, со временем забытая, начинает пылиться в ящике стола, до вещей откровенно вредных и даже опасных. Мама его…