Трехгрошовый роман - [7]

Он не так давно впутался в одно предприятие, лежавшее в стороне от привычных для него дел: это были какие-то транспортные суда. Положение вещей было, судя по всему, неблагоприятно, а волнения обычно отражались на состоянии его желудка. Однако в воскресенье утром он, хоть и мучимый приступами боли, все же пошел с женой и дочерью в церковь, а затем отправился на деловое совещание. Дамам повезло: у него, как видно, были серьезные неприятности.

Для пикника господин Бекет, явившийся в белом костюме, взял напрокат кеб. Это была изящная двухместная коляска на двух больших колесах. Кучер сидел сзади на высоких козлах. Лесоторговец с большим трудом отыскал столь невместительный экипаж.

По дороге туда госпожа Пичем втиснулась между Бекетом и Полли, но когда они уселись на травке, из корзины, которой тоже нашлось место в ногах у трех седоков, вслед за яйцами, бутербродами с ветчиной и цыплятами были извлечены три бутылки ликера, и в результате господину Бекету удалось на обратном пути устроиться подле девушки.

Шел мелкий дождик: шерстяного пледа, в который они кутались, не хватало на троих, и госпожа Пичем басом подгоняла кучера, ибо время подходило уже к двум часам.

У «Каракатицы» дамы поспешно попрощались, ни о чем дальнейшем не условившись. Раскланиваясь, лесоторговец стоял у своего кеба в той же позе, что и в начале прогулки, с той только разницей, что на его голую макушку капал; дождь; но это был уже не тот человек. На следующей неделе он, делец, чье время было дороже денег, все вечера, кроме четверга, просидел в «Каракатице»; как-то он даже при^ шел дважды за один вечер. А госпожа Пичем три раза видела его в течение одного дня на Олд Оук-стрит: он стоял, опершись спиной на свою тяжелую трость и придерживая ее обеими руками. На самом же деле он даже еще чаще того созерцал вывеску «Музыкальные инструменты».

Он изучал дом.

Поджидая Полли, он внимательно наблюдал жизнь этой диковинной лавки. Он видел, как в дверь входили нормальные люди, а оттуда выкатывались на низеньких тележках калеки. Вскоре он убедился, что это одни и те же люди. Их там превращали в калек. Постепенно перед ним открылась сущность этого предприятия. Он понял, что это – золотое дно.

Госпожа Пичем, наблюдавшая за ним из-за оконного стекла второго этажа, в свою очередь делала разные умозаключения относительно этого настойчивого воздыхателя.

Он, как видно, ждал от Персика каких-то дальнейших шагов, но дальнейших шагов не последовало. Его уверенность в том, что во время прогулки произошло нечто такое, что должно иметь определенные результаты, по-видимому, не разделялась одной особой. Возвращаясь со своих курсов домашнего хозяйства, девица Пичем шмыгала в дверь, выходившую на другую улицу.

Нередко она торопилась на свидание со Смайлзом. С ним было весело прогуливаться вечерком по парку, мимо скамеек, занятых парочками. Он говорил ей разные приятные вещи и, так сказать, занимался ее наружностью. Ему непременно нужно было, чтобы взору открывалось одно место на ее шейке, иначе платье его не устраивало. Он говорил, что она сводит его с ума.

Он очень точно и довольно охотно являлся на свидания. Это давало основание думать, что он человек долга.

В эти дни Персик положительно расцвела. Была весна. Персик в легком голубом с белыми крапинками платье расхаживала по портняжной мастерской, где с помощью утюгов на одежду наносились стеариновые пятна, чтобы придать ей поношенный вид, и когда в узкой, кривой комнате с двумя расположенными под самым потолком окнами иссохшие портнихи отпускали по ее адресу непочтительные замечания, она поднимала юбки и показывала им маленький белый зад.

Она возилась с собаками на дворе и, дико хохоча, награждала их разными смешными кличками. Одну из них, фокстерьера, она назвала Смайлзом. Жалкое сливовое дерево во дворе вдруг показалось ей красивым. Умываясь по утрам, она пела и была влюблена – она сама не знала, в кого.

Подперев круглое, как полная луна, лицо кулаками, она по вечерам лежала в своей комнате и читала романы.

«Ах! – вздыхала она. – Как изумительна борьба Эльвиры, этой чистой, прекрасной девушки, с греховными мыслями! Она любит своего возлюбленного, этого возвышенного, закаленного спортом мужчину; она любит его всей душой, всеми своими чистейшими и благороднейшими чувствами, и все же в глубине ее существа бродят желания, темные, властные, душные желания, не столь уж отличные от греховных страстей! «Что во мне происходит, когда я вижу любимого человека? – часто вздыхает она. – И в каком месте?» А мне, по сравнению с Эльвирой, еще хуже. Ибо я не люблю никого и все же ношу в себе эти желания! Могу ли я сковать, что их во мне будит мой возлюбленный? Я не могу этого сказать. Не красота покорила меня – трудно говорить о красоте применительно к господину Бекету, как и о возвышенных чувствах применительно к господину Смайлзу. Я, как говорится, поднимаюсь на заре с постели, и во время умывания, несомненно вполне невинного занятия, во мне просыпаются желания, направленные, к сожалению, в пространство, чуть ли не на любого мужчину; и они-то и превращают в моих главах господина Бекета и господина Смайлза в красавцев! Что же мне думать о себе? Если так будет продолжаться и я буду и впредь, лежа в этой уединенной келье с невинными разовыми стенами, натянув простыню до самого подбородка, рисовать себе подобные картины, не говоря уже о моих снах, – то, боюсь, мои плотские страсти увлекут меня в пропасть, где, как мне приходилось слышать, погибла не одна девушка. Еще несколько таких ночей, и я, кажется, спутаюсь с одноногим Джорджем с собачьего двора! Что мне делать, как мне удержать господина Бекеши, этого, по-видимому, все-таки выгодного жениха, на расстоянии, как он того вправе ожидать от своей будущей жены? Откуда взять открытый, ясный взор, чтобы при виде моей простодушной, доверчивой невинности у него пропали те, по всей вероятности, возникающие у него низменные желания, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не должны: быть удовлетворены до брака?»