Травяной венок. Том 1 - [137]

Сенаторы выслушали его, и речь эта заставила их призадуматься. По крайней мере, в этом он преуспел. Даже Филипп не нашелся, что возразить. Цепион хотел было выступить, но Секст Цезарь отказал ему в слове, бросив, что на сегодня уже сказано достаточно, и заседание продолжится завтра.

– Ты хорошо говорил, Марк Ливий, – сказал ему Марий, направляясь к выходу. – Продолжай отстаивать свою программу в том же духе – и ты станешь первым в истории народным трибуном, за которым пойдет сенат.

Но настоящим сюрпризом для Друза стало то, что по выходе с заседания к нему подошел Луций Корнелий Сулла, с которым он был едва знаком и который выглядел словно бы возмужавшим после своего возвращения из экспедиции, и обратился со следующими словами:

– Я только недавно вернулся с Востока, Марк Ливий, и хотел бы услышать все в подробностях. Я имею в виду два законопроекта, которые ты уже провел, и все твои идеи касательно общественного землевладения.

Сулла действительно был очень заинтересован, ибо у него, одного из немногих присутствующих при речи Друза, хватило проницательности понять, что перед ним не радикал-реформатор, а, напротив, сугубый консерватор, озабоченный прежде всего сохранением прав и привилегий своего класса, сохранением Рима таким, каким тот был всегда.

Дойдя до Колодца комиций, они остановились, и Сулла принялся жадно впитывать суждения Друза. Время от времени он прерывал собеседника вопросом, и трибун подробно отвечал, радуясь, что хоть один из патрицианского рода Корнелиев расположен был слушать то, в чем остальные его сородичи однозначно усмотрели бы лишь предательство. В конце продолжительной беседы Сулла протянул Друзу руку, с улыбкой поблагодарил от всей души и заверил:

– Я буду голосовать за тебя в сенате, пусть даже в народном собрании мне это сделать не дано.

Они направились обратно к Палатинскому холму. Однако продолжить обмен мнениями в более теплой обстановке, за бутылкой доброго вина ни один из них другому не предложил: той симпатии, которая располагала бы к подобному приглашению, между ними не было. Перед домом Друза новый союзник хлопнул его на прощание по спине и двинулся вниз по склону холма в направлении своей улицы. Сулле не терпелось поговорить с сыном, чьи советы он начинал ценить все больше, хотя зрелой мудрости в них, Луций Корнелий сознавал, не было ни на грош. Сулла-младший служил ему чем-то вроде резонатора и в этом качестве – при отсутствии многочисленных сторонников и надежды обрести их – был совершенно незаменим.

Однако по возвращении домой Суллу Луция Корнелия ждало тревожное известие: сын слег с сильнейшей простудой. Кроме того, доложили ему, его ожидал посетитель со срочным сообщением. Однако первая весть напрочь вытеснила из головы Суллы вторую, и он поспешил не в кабинет, а в гостиную, где Элия уложила его сына, решив, что душная тесная спальня – неподходящее место для больного. Войдя туда, Луций Корнелий встретил лихорадочный, но полный обожания взгляд юноши, хлюпавшего носом, и утешающим тоном произнес:

– Если ты будешь усердно лечиться, все пройдет недели через две, если нет – примерно через столько же. Так что доверь лучше Элии заниматься твоим лечением, мой тебе совет.

Затем Луций Корнелий поспешил к себе в кабинет, озабоченно гадая, кто бы и с чем бы мог к нему пожаловать. Вряд ли какой-нибудь проситель, ибо щедростью он не славился. Редкие просители, посещавшие его, бывали обычно солдатами или сотниками, которых ему когда-то доводилось встречать и походя облагодетельствовать. Он зачастую приглашал их посетить его в Риме, но мало кому оставлял адрес.

Таинственным посетителем оказался Метробий. И как он сразу не догадался?! Верный признак того, насколько последняя экспедиция сказалась на его умственных способностях… Сколько же сейчас Метробию? Тридцать два, должно быть, или, может, тридцать три. Куда уходят годы? В забвение… Однако Метробий как будто даже не изменился и, кажется, по-прежнему был полностью к его услугам (свидетельством чему мог служить его приветственный поцелуй).

Вдруг Сулла содрогнулся. В последний раз Метробий посетил их дом, когда умерла Юлилла. Он не приносил с собой счастья, хотя и полагал, что любовь достойная замена счастью. Для Суллы же любовь ничему не могла служить заменой. Он решительно отстранился от Метробия и уселся за стол, после чего отрывисто бросил:

– Тебе не следовало приходить сюда.

Метробий вздохнул, грациозно опустился на стул, предназначенный для посетителей, поднял на Суллу свои чудесные темные глаза, полные печали, и произнес:

– Я знаю, Луций Корнелий. Но я все же тебе не чужой! Ты добился для меня гражданства без статуса вольноотпущенного – и теперь официально я Луций Корнелий Метробий, из рода Корнелиев. И, коли уж на то пошло, то я думаю, твой управляющий больше обеспокоен нерегулярностью моих появлений в этом доме, чем наоборот. Уверяю тебя: я не делаю и не говорю ничего такого, что могло бы повредить твоей драгоценной репутации! Ни друзьям, ни коллегам по театру, ни моим любовникам, ни твоим слугам… Ты должен мне верить!

– Я знаю, Метробий, и благодарен тебе… – Сулла прогнал невольно навернувшиеся на глаза слезы, поднялся и направился к полке, где у него хранилось вино. – Выпьешь стаканчик?