Травма. Невидимая эпидемия - [7]

Травма похищает наши истории.

Другая сторона, которую мы слишком часто упускаем из виду, касается воздействия травмы на работу нашего мозга и нашу психику. Причем причиной такого упущения является, опять же, сама травма. Она сама мешает нам увидеть весь масштаб ее последствий. Она пожирает наши мечты и искажает наши решения, а мы этого даже не замечаем. Травма похожа на злодея, который расположился прямо внутри нас самих. Этот враг заставляет нас сомневаться в себе, в своих способностях, в том, заслуживаем ли мы чего-то. Она искажает наши расчеты, изменяет наши внутренние критерии. Как мошенник на рынке, она добавляет веса негативной стороне нашей жизни. Она обманом отнимает наше врожденное право на безопасность и счастье, а мы ни о чем не догадываемся. Травма меняет наши эмоции и воспоминания, которые, в свою очередь, меняют наши решения и нашу жизнь.

Я заботился о многих людях. Когда кто-то из них умирал, я часто сравнивал поверхностное объяснение их смерти и скрытую травму. Это расхождение было наиболее заметно в официальном описании причины смерти. Например, официальной версией может быть автокатастрофа (хотя на самом деле причина в недавнем изнасиловании). Другой человек обманом лишился сбережений, а в заключении о смерти написано, что это было самоубийство. У кого-то цирроз печени стоит там, где на самом деле должна была быть история травмы, нанесенной в детстве издевательствами родителя-алкоголика. Травма похищает не только истории нашей жизни, но и истории нашей смерти.

ЧЕТЫРЕ ЗАРИСОВКИ

Перед тобой четыре реальные истории о травме (две из них из моей жизни), которые показывают ее последствия.

• Мне доводилось препарировать поджелудочную железу в медицинском университете, чтобы изучить все ее функции и внешний вид. Но этот орган ничего для меня не значил, пока моя не мама заболела раком поджелудочной железы. Это был очень тяжелый период для моей семьи. Мама умерла. До болезни она была здоровой и бодрой, буквально впитывала книги и шагала так быстро, что я едва за ней поспевал. Сегодня, когда я слышу слово «панкреатит», я сразу напрягаюсь. Со стороны этого не видно, но мое дыхание учащается. На ум приходят картины маминых похорон и образ родительского дивана, на котором ее нет и никогда не будет. Так, однажды в Лондоне, я вдруг понял, что не хочу идти на встречу с другом. Мы договорились встретиться на вокзале святого Панкратия, а «Панкратий» звучало слишком похоже на сама знаешь что. Я все же пошел, но по дороге меня настигло чувство вины. В моей голове грохотало: «Стоило почаще бывать дома, когда мама болела!» Но ведь я и так постоянно ездил домой! Ездил с Западного побережья на Восточное каждые две недели на протяжении многих месяцев! Мы вместе ездили к врачам, часто выбирались с мамой и папой на природу. Я помогал заботиться о ней, когда ей становилось хуже. И все равно я чувствовал вину – автоматически, рефлекторно.

• Ко мне постоянно обращаются люди, пережившие сексуальное насилие. Я уже сбился со счета. Травма, которую они пережили, проникает в каждый угол, воздействует на каждый аспект их жизни. Одна пациентка была изнасилована в темном углу двора перед домом друзей, когда она после вечеринки шла к своей машине. Она отчетливо помнит, что во дворе негде было устроить засаду, но она все равно почему-то не видела, откуда он напал. Было поздно и темно, почти все уже разошлись, а она осталась поговорить подольше со своими новыми знакомыми. Они говорили о скалолазании. После нападения у нее начались панические атаки, появились проблемы с вниманием и концентрацией. Она боялась, что ее уволят, потому что она не справляется с работой. Она боялась перевода времени на летнее время, ведь тогда на улице было бы еще темнее, когда она выходит из дома и возвращается с работы. Она чувствовала угрозу от каждого мужчины, даже от тех, которых любила и которые любили ее. Она сменила стиль одежды, чтобы сделаться совсем незаметной, так что совсем выбилась из своей компании. Но хуже всего то, что она чувствовала себя виноватой. С одной стороны, она понимала, что это не так, что в произошедшем нет ее вины. С другой стороны, все равно не могла перестать спрашивать себя, что же она могла сделать иначе? Раньше уйти? Быть осторожнее? По-другому одеться? Она начала бояться даже собственного брата и за это тоже испытывала ужасную вину. Понятно, что она даже мысли не допускала об отношениях. Или о том, чтобы снова заняться скалолазанием.

• Когда мне было за двадцать, я много путешествовал, нередко на самолете. Однажды перед возвращением из Европы я почувствовал заложенность в носу и принял какое-то лекарство. Тогда я и не подозревал, что у меня синусит, и не знал, что из-за него и из-за перепадов давления от взлетов и посадок моя слизистая оболочка совсем ослабла. Когда самолет садился в Амстердаме, где у меня была пересадка, моя слизистая оболочка лопнула. Кровь заполняла носовые пазухи и давила на нервы над левыми верхними зубами. Мне было так больно, что я несколько раз потерял сознание. То еще зрелище – особенно на самолете, пересекающем Атлантику. Я до сих пор боюсь, что при взлете или посадке во мне что-нибудь лопнет. Но и это не все. Я помню хорошую голландскую семью, которая сидела рядом со мной. Иногда, когда думаю о них, задаюсь вопросом, как повлияло это происшествие на двух восьмилетних девочек с бантиками в волосах? Ведь им пришлось целых девять часов быть свидетелями моего жалкого состояния.