Трава поет - [66]

Решив, что она проснулась, Мэри, затаившись, лежала на диване, внимательно вслушиваясь в дыхание за стеной. Так прошло много времени, и всякий раз Мэри замирала в ожидании следующего тихого вздоха. Потом наступила тишина. Чувствуя, как в груди поднимается волна ужаса, Мэри обвела взглядом комнату, не смея двинуть головой из страха, что туземец за стеной услышит шорох. Она увидела на столе круг тусклого света от лампы, выхватывавший из мрака его грубую поверхность. Во сне она преисполнилась уверенности, что Дик умер, а чернокожий притаился в соседней комнате, ожидая, когда хозяйка придет. Она медленно села, высвободив запутавшиеся в куртке ступни, и попыталась взять себя в руки. Мэри твердила себе, что бояться ей нечего. Наконец, подтянув ноги, она очень тихо спустила их с дивана, не смея издать ни единого звука. И снова она замерла, вся дрожа, силясь себя успокоить. В результате ей удалось заставить себя встать и прокрасться на середину комнаты. Там Мэри застыла, прикидывая расстояние, отделявшее ее от спальни. С ужасом она увидела тени от лежавших на полу шкур, поскольку в свете покачивавшейся лампы женщине почудилось, что они ползут в ее сторону. Шкура леопарда возле дверей, казалось, приобрела форму и плоть, и теперь маленькие стеклянные глаза зверя взирали на нее. Чтобы спастись от него, она кинулась к двери и настороженно замерла, взявшись рукой за тяжелую занавеску. Медленно, очень медленно Мэри заглянула внутрь спальни. Ей лишь удалось разглядеть очертания Дика, неподвижно лежавшего под одеялами. Африканца было не видать, однако она знала, что он ждет ее в сумраке. Женщина еще немного раздвинула занавески. Теперь она увидела протянувшуюся от стены ногу, огромную ногу, ногу не человека, а великана. Мэри немножко продвинулась вперед и теперь могла толком разглядеть туземца. Грезя, она почувствовала раздражение и обиду, поскольку туземец, изможденный продолжительным бодрствованием, спал, привалившись к стене. Он находился точно в такой же позе, в какой обычно сидел на солнце: подогнув одну ногу и без сил положив на нее руку ладонью вверх, с безвольно полусогнутыми пальцами. Другую ногу Мозес выпростал, и она протянулась почти до того места, где стояла Мэри. Женщина разглядела мозолистую, покрытую трещинами подошву ступни. Мозес сидел, опустив голову на грудь так, что становилась видна его толстая шея. Сейчас Мэри почувствовала себя точно так же, как когда в периоды бодрствования она пыталась отыскать невыполненную работу, входившую в круг его обязанностей, но у нее этого не получалось. Недовольство собой оборачивалось гневом, обращенным на туземца. Она снова глянула на кровать, на которой, вытянувшись, неподвижно лежал Дик. Мэри переступила через исполинскую ногу и, повернувшись спиной к окну, неслышно обошла постель. Склонившись над мужем, она почувствовала, как ее плечо обдувает прохладный ночной ветерок, и, ощутив приступ ярости, поняла, что туземец снова открыл окно и поэтому Дик умер от холода. Дик выглядел безобразно. Он лежал мертвый, с пожелтевшим лицом, раскрытым ртом и остекленевшими глазами. Продолжая грезить, Мэри протянула руку, желая прикоснуться к нему. Кожа Дика была холодной, и Мэри не ощутила ничего, кроме облегчения и ликования. В то же время ее терзало чувство вины за эту радость, и женщина попыталась пробудить в себе печаль, которую должна была испытывать. Пока она так стояла, склонившись над неподвижным Диком, к ней вдруг пришло осознание того, что туземец, не поднимая шума, пробудился и сейчас наблюдает за ней. Не поворачивая головы, краешком глаза она увидала, как гигантская нога неслышно отодвинулась назад, и тут Мэри поняла, что во мраке стоит Мозес. В следующее мгновение он уже надвигался на нее. Казалось, комната выросла до гигантских размеров, а туземец медленно приближался к ней с огромного расстояния. Чувствуя, как по коже катятся капли холодного пота, Мэри замерла, окоченев от страха, и стала ждать. Он медленно подошел к ней — омерзительный, сильный, но перед ней оказался не только туземец, но и еще грозивший ей отец. Они подошли вместе: один человек в двух лицах, и в ноздри Мэри ударил запах, но не туземца, а немытого тела ее отца. Этот кислый запах, который обычно источали животные, наполнил всю комнату. Мэри почувствовала, как ее колени делаются ватными, а голова начинает кружиться, тогда как сама она пытается вдохнуть хотя бы глоток чистого воздуха. В полубессознательном состоянии, желая опереться о стену, она подалась назад и чуть не вывалилась в раскрытое окно. Туземец подошел, взял ее за руку, и Мэри услышала голос африканца. Туземец покровительственно утешал ее, полагая, что она горюет о смерти Дика, однако одновременно с этим Мозес был и ее отцом: ужасным, отвратительным, похотливо ее лапающим.

Мэри закричала, неожиданно осознав, что она спит и ей снится жуткий сон. Она вопила дико, отчаянно, силясь вырваться из кошмара. Барахтаясь в паутине грез, Мэри вдруг подумала, что ее крики могли разбудить Дика. Проснувшись наконец, она села, тяжело дыша. Рядом с ней стоял полусонный африканец с покрасневшими глазами, который протягивал ей поднос со стаканом чая. Комната была наполнена мутноватым сероватым светом, а лампа, которая все еще горела, отбрасывала на стол тоненький луч. При виде туземца Мэри, не успев отойти от кошмара, в припадке страха вжалась в уголок дивана, тяжело, прерывисто дыша. Туземец неловко от усталости поставил поднос на стол, а Мэри попыталась отделить сон от яви.