Трава поет - [58]

— Выскреби пол, — велела она работнику.

Мэри была потрясена, услышав собственный голос, поскольку сама не догадывалась, что собиралась открыть рот. Порой в ходе самой обычной беседы — спокойной и полной банальностей — один из собеседников вдруг делает неожиданное замечание, например по ошибке ляпнув то, что он вправду о вас думает, и в результате, будучи в замешательстве, вы теряете равновесие, отчего издаете нервный смешок или произносите в ответ фразу, от которой всем присутствующим становится неловко. Именно это сейчас и произошло с Мэри: она утратила душевное равновесие и не отдавала себе отчета в том, что делает.

— Я отскреб пол утром, — медленно ответил туземец и поднял на нее глаза, в которых тлел огонь.

— Выскреби, тебе сказано. Немедленно, — произнесла она, повысив голос на последнем слове.

Несколько мгновений они взирали друг на друга, не скрывая своей ненависти, а потом слуга опустил глаза, и Мэри вышла, захлопнув за собой дверь.

Вскоре из-за двери она услышала, как туземец елозит мокрой щеткой по полу. Мэри плюхнулась обратно на диван без сил, так словно она была больна. Она знала, что подвержена беспричинным вспышкам гнева, но никогда прежде приступы ярости ее так не выматывали. Она вся тряслась, в ушах стучала кровь, а во рту пересохло. Через некоторое время, кое-как взяв себя в руки, она отправилась в спальню выпить воды. Ей не хотелось видеть туземца по имени Мозес.

И все же чуть позже она заставила себя подняться и отправиться на кухню. Встав на пороге, она стала разглядывать испещренный полосами влажный пол, словно бы и вправду пришла проверить выполненную работу. Мозес, как обычно, стоял неподвижно, сразу за дверью, устремив взгляд на груду валунов, туда, где поднимался молочай, раскинув серо-зеленые ветви на фоне ярко-голубого неба. Мэри сделала вид, что заглянула за шкафы, после чего произнесла:

— Пора накрывать на стол.

Он расправил скатерть и принялся медленно, неуклюже расставлять приборы, казавшиеся игрушечными в его огромных руках. Каждое его движение вызывало у Мэри раздражение. Она сидела стиснув руки, напряженная как струна. Когда слуга вышел, она немного расслабилась, словно у нее гора с плеч свалилась. Стол был накрыт. Мэри решила проверить, все ли на месте, но придраться было не к чему. Тогда она взяла стакан и отнесла его в заднюю комнату.

— Посмотри на этот стакан, Мозес, — потребовала она.

Туземец подошел к хозяйке и спокойно на него поглядел: он только делал вид, что смотрит, поскольку уже взял его из ее рук, собираясь помыть. У самого дна с одной стороны осталась маленькая пушинка от полотенца, которым Мозес протирал стакан. Туземец, как его и учили, налил в раковину воды, взбил мыльную пену и вымыл стакан. Все это время Мэри не спускала с него глаз. После того как Мозес протер стакан, она забрала его у него и отнесла в гостиную.

Она представила, как он снова безмолвно замер у двери, подставив тело солнцу и устремив взгляд в никуда, и чуть не закричала, едва удержавшись от того, чтобы запустить стаканом в стену и увидеть, как во все стороны брызнут осколки. Мэри больше не могла придумать ему ни одного, буквально ни одного поручения. Она стала тихо рыскать по дому: все было потертым и выцветшим, но при этом чистым и на своем месте. Кровать, супружеское ложе, которое она всегда ненавидела, была аккуратно застелена и не смята, а уголки одеяла отвернуты в сторону, являясь смелым подражанием картинкам из последних каталогов. При виде кровати Мэри заскрежетала зубами, вспомнив о ночах и прикосновениях мускулистого тела усталого Дика, тела, к которому она так и не смогла привыкнуть. Она резко отвернулась, сжав кулаки, и неожиданно увидела собственное отражение в зеркале. Увядшее, опухшее, покрытое пятнами лицо, взъерошенные волосы, губы, поджатые от ярости, глаза, полыхающие пламенем, — Мэри едва узнала саму себя. Потрясенная, преисполненная жалости к самой себе, она долго взирала на собственное отражение, а потом зарыдала, захлебываясь, дрожа, пытаясь не поднимать шума из опасений, что ее услышит Мозес. Некоторое время она проплакала, а потом, подняв глаза, чтобы утереть слезы, увидела часы. Вскоре должен был прийти Дик. Страх, что муж застанет ее в таком виде, наполнил холодом содрогающееся тело. Она умылась, причесалась, припудрила потемневшую морщинистую кожу вокруг глаз.

Обед, как и всегда в последнее время, прошел в молчании. Дик увидел ее покрасневшее, покрытое морщинами лицо, налитые кровью глаза и понял, что произошло. Мэри всегда плакала после скандалов, которые закатывала слугам. Однако сейчас Дик чувствовал лишь усталость и разочарование, с последней ссоры прошло довольно много времени, и он уже начал думать, что Мэри начинает постепенно оправляться от болезни. Женщина сидела понурившись и ничего не ела, а туземец двигался как робот, послушно выполняя все обязанности, но при этом витая мыслями где-то далеко. Однако, поскольку Дик знал, какой старательный этот туземец, он решил заговорить с заплаканной женой. Когда туземец вышел из гостиной, Дик произнес:

— Мэри, этого работника надо оставить. Он лучший из всех, кто у нас был.