Трансформация демократии - [4]

Парето не верит в прогресс, но не собирается поддаваться эмоциям, которые, впрочем, отчетливо заметны в его публикациях. Он не сочувствует пролетариату, однако не сочувствует и буржуазии, по крайней мере той ее части, которая пустилась в сомнительные спекуляции. Его симпатии на стороне собственников, но не плутократов, а бережливых предпринимателей, сельских хозяев, рантье, имущих, подвергающихся все более жесткому налоговому давлению. Их вклад в общественное производство, осуществляющийся через накопление капитала, представляется ему, очевидно, решающим. Впрочем, Парето предпочитает придерживаться позиции ученого наблюдателя, который не станет выдавать желаемое за действительное и строит свои прогнозы только на тех положениях, которые можно верифицировать, – на опытных (исторических и статистических) данных, на повторяющихся ситуациях. Он не является приверженцем партии или некоей гипотезы, пусть даже научной, которая позволяет отдавать предпочтение тем или иным социальным силам на основании их большей правоты или прогрессивности. Любопытно, что Парето не выделяет той или иной формы собственности как предпочтительной; он рассматривает коллективную и даже государственную собственность наравне с частной и не предрекает поражения или триумфа ни одной из них. Он лишь отмечает, что в современном производстве непосредственно руководит предприятием и выполняет организационные функции, как правило, одно лицо или небольшая группа лиц.

В журнальных и газетных статьях Парето, как мы уже отмечали, постоянно делает отсылки к своей системе и разъясняет используемые им термины. При всех оговорках о верности логико-экспериментальной науке эта система (особенно в ее конкретных приложениях) оставляет двойственное впечатление. Парето отвергает социалистическую теорию и идею диктатуры пролетариата из-за присущего им утопизма. Сам он не строит гипотез относительно характера будущего общества и ограничивается утверждениями, которые можно сделать относительно неизбежных событий (таковых очень мало) или наступающих с большой долей вероятности.

Беда в том, что наука не очень помогает в предвидении подобного рода событий. Неизбежно наступающие события заранее становятся очевидными почти для всех, во всяком случае для тех наблюдателей, которые располагают некоторым опытом и знаниями и следят за развитием ситуации. Вероятные события тем и отличаются, что предсказать их невозможно, они могут наступить или не наступить; куда легче объяснять их в исторической ретроспективе задним числом, поэтому неизменной популярностью пользуются всевозможные шарлатаны, астрологи и знаменитые предсказатели типа Нострадамуса, чьи туманные периоды почти всегда можно истолковать в ту или иную сторону постфактум. Сам Парето воспринимал такие прогнозы в виде особых проявлений нелогических действий, в которых заключено некоторое рациональное зерно (см. его излюбленный пример о прорицании Дельфийского оракула относительно битвы при Саламине и афинских деревянных стен). Для установления основной связи фактов бывает достаточно эмпирических знаний и здравого смысла; системы и теории, научно открывающие то, что скрыто от простых смертных, мало что добавляют. Швейцарский социолог признает это, когда с одобрением и отчасти критически разбирает, допустим, речи дона Стурдзо, содержащие оценки, в основном совпадающие с его собственными.

В чем же тогда результат многолетней работы инженера и социолога, можно сказать, социального инженера, какие плоды принес его труд, кроме констатации того, что не стоит прогнозировать того, что невозможно предсказать? Во-первых, следует заметить, что наука обращается прежде всего к процессам, которые носят устойчивый и длительный характер. Стоит обратиться здесь к сравнению Парето с ученым, который в 20-е гг. делал первые шаги на поприще истории; я имею в виду Ф. Броделя. Французский историк, вдохновлявшийся, как и швейцарский ученый, идеей математизации истории и сближения обществоведения с позитивными нуками, поставил во главу угла изучение долговременных, почти неизменных структур, прослеживаемых за волнующейся рябью фактов, а события счел малосущественными с точки зрения рисуемой историком широкомасштабной картины.

Здесь нет места для анализа не только понятия «событие», но и того, как оно соотносится с фактами и структурами; достаточно сказать, что сами исторические циклы и периоды могут рассматриваться как большие события. Но устойчивые тенденции и повторяющиеся ситуации распознать, в общем-то, легче, чем предсказать конкретные результаты – кто победит в войне или когда наступит кризис[11]? Парето отчасти подтверждает этот тезис там, где он, как впоследствии Бродель, – замечательное совпадение, говорит о трех типах колебаний. «При рассмотрении краткосрочных, точнее, очень кратких, колебаний часто эмпирический подход помогает больше, чем научный. Что касается средних, то здесь они выступают на равных, если эмпиризм сочетается со знанием о многочисленных циклах, совершавшихся в прошлом. Исследование длительных и очень долгих колебаний является уделом науки» («Прогнозирование социальных явлений»). Эмпирические знания Парето предлагает дополнить анализом фактов, которые характеризуют динамическое равновесие общественных процессов. Если бы можно было знать все факты, можно было бы давать точные прогнозы. Так некогда Макиавелли писал о гипотетическом мудреце, который мог бы повелевать звездами