Трамвай мой - поле - [25]

Снова «острый край». По одной версии — кровати, по другой — табурета. В одном случае — с удара отца, в другом — сама.

Малый утверждал, что отца твоего дома быть не могло, что он самолично проводил Натана до трамвайной остановки, намереваясь выследить его и найти тот злополучный мешок.

Дядя Митя молчал. Все его разговоры со мной на эту тему неизменно обрывались на том, как он вслед за отцом оказался в вашей комнате. Почему бы тебе не вспомнить? Сколько тебе тогда было? Лет пять? Меньше?

Кому верить, Натану или Малому?

Дядя Митя подтвердил на суде, что, когда он вбежал в вашу комнату, твой отец был там. Натан был в это время дома, он был в это время подле твоей матери, пытаясь приподнять её, словно она была ещё жива. Если бы суд принял во внимание показания этих двух важнейших свидетелей — твоего отца и дяди Мити, — мой отец был бы, возможно, оправдан. Но советский суд, как пошутил один высокий чин, не может идти на поводу у свидетелей, которые призваны помогать суду, а не мешать.

Натан и дядя Митя мешали. На свет божий были вытащены отцово происхождение, его моральный и политический облик, его увольнение из техникума — в общем, всё.

Нашлись свидетели, которые показали, что он отравлял сознание советской молодёжи религией, допускал рукоприкладство, издевался над женой и сыном, был исчадием ада, прятал под шевелюрой рога и конечно же, тормозил движение нашего общества вперёд.

Не суд судил его, не закон, а мораль. Костлявый сифилитик с орлиным взором.

О Господи, если б это было так! Если б было так!.. Если бы… Если бы…

Но если это было и не так, Розалия, если твой отец солгал, то почему? Почему ему понадобилось выгораживать убийцу? Причём убийцу, который отнял у него самого близкого человека, жену. Почему же понадобилось выгораживать того, к наказанию которого он, казалось бы, должен был стремиться? И не просто выгораживать — тут-то и зарыта собака, — а подставлять под удар своё собственное алиби?

Вдумайся, Розалия!

Ведь что выходит? Выходит, если Бузя поранила себя ещё до того, как там появился мой отец, то вопрос о невиновности твоего отца отнюдь не праздный. Тем более что ревность, которую он мог тяжело переживать, узнав, что Бузя изменила ему с каким-то сопливым пацаном, могла бы послужить обвинению вполне серьёзным основанием.

К примеру, моя мать — да это и понятно в её положении, — как только до ушей её донеслись признания твоего отца, она тут же забубнила, что это он сам и убил её.

И дома, и много лет спустя она то и дело повторяла: «Натан, Натан убил её. На твоём отце чужая кровь».

Я не верю в это. Но допускаю, чтобы мысль о возможности вызвать подозрение к себе пришла к нему, и он ею пренебрёг. А прийти она могла только в том случае, если б это было так, если б он действительно сам убил.

Вот почему я говорю, что не верю в это. Хочу думать, что не верю в это. И не верю главным образом потому, что вероятность такого подозрения существует.

Да, да, именно потому, что вероятность этой версии существует, она нелепа… нелепа…

Нелепа ли?

— Если бы ты тогда померла, я бы тоже не стал жить.

— Я знаю.

— Нет, я серьезно так думал. Думал, не дай Бог — и точка. И мне жить незачем… Но сначала я решил, я им тоже что-нибудь натворю… Наберу булыжников полную корзину, приду к обкому и поразбиваю в нём все окна, потом подожгу.

— Обком?

Многоуважаемый господин Маккомб!

Мне неизвестно, что передавала Вам Розалия, но это было явно не то, что она должна была Вам передать.

Вы напрасно нервничаете. Я вовсе не собираюсь идти на попятную и «отбелять» отца. Не собираюсь — хотя бы потому, что в этом нет нужды. В моём сознании он всецело бел.

Однако суть дела не в этом.

Вы вот употребили слово «отбелить», в то время как по смыслу требовалось «обелить». Это нормально. Вы иностранец, русский язык для Вас чужой, а чужой язык всегда труден. Я, к примеру, в английском языке допускаю, очевидно, ещё большие ляпы — и ничего, всё сходит. Так что никаких претензий к Вашему русскому у меня нет, и при других обстоятельствах об этом и упоминать бы не стоило.

Ваша, повторяю, для иностранца пустяковая лексическая ошибка навела меня на мысль несколько иного плана.

Я подумал, почему нельзя сказать так, как Вы сказали. Почему нельзя «отбелить отца», а можно — «обелить»? Ведь корень один и тот же. Смысл один и тот же. А поди, «обелить» — верно, а «отбелить» неверно. Зато бельё можно отбелить, но не обелить. А если говорить о стенах, то они не хотят знаться ни с тем, ни с другим: не «обелить» и не «отбелить», но — «побелить». Стены можно побелить.

Чёрт знает что, не правда ли?

Никакой знаток не объяснит. Никакая логика не поможет. Но знает любой русский.

Знает на слух, на вкус, на ощупь. И это знание дано ему вместе с глотком воды, с дыханием — непосредственно. Вне науки, вне морали и, если угодно, то даже вне эстетики, потому что любые отношения языка и эстетики в основе своей тавтологичны. Он прекрасен для посвященных, для его носителей. И напротив — может звучать уродливо и дико для иностранца, чужеземца.

Не по таким ли точно законам живёт и развивается язык культуры в целом? Язык души? Язык оценок! Язык выбора и предпочтений?