Трали-вали - [16]

– Да, конечно, кому пора, я не задерживаю, – отозвался лейтенант.

Часть музыкантов прощались вообще и со всеми, другие персонально с Завьяловым, Кобзевым, и Мальцевым – потянулись на выход. Захлопали дверями. В опустевшей курительной комнате остались старшина Хайченко, лейтенант Фомичёв, Лёнька Чепиков, Владимир Трубников и Женька Тимофеев. Тот, как раз, который в Америку уезжает, первая труба, солист. И троица поисковиков.

– Ну, и что делать будем? – оглядывая оставшихся, ломая тишину, спросил Леонид Чепиков.

– С кем? – словно забывшись, задумчиво переспросил лейтенант.

– С этими… С пацанами, – напомнил Леонид.

– А что с ними делать? – пожал плечами старшина. – Всё ясно. Пусть родители за них беспокоятся. Мы кто для них? Не родственники, не судьи.

– Они брошенные, или беспризорники, – бесцветным голосом, с нажимом, заметил Завьялов.

– Это одно и тоже, – отмахнулся Кобзев.

– Нет, – с жаром не согласился вдруг Чепиков. Он знал. Ему в школе классная руководитель настоятельно однажды порекомендовала, как кутёнка в миску мордой натыкала, прочесть несколько книжек по воспитанию детей. У Леонида, как у родителя, пробелы, оказывается, неожиданно возникли с его сыном, второклассником Борькой… Одну только и прочитал книжку. Заумная такая. Но её хватило. – Я читал… – с гордостью похвастал он. – Брошенные – одно, беспризорные – другое. Получается, брошенные, это когда…

– Лёня, Леонид, – гипнотизируя Чепикова взглядом, приводя как бы в чувство, перебил старшина. – Нам, здесь, какая разница? – Перебил он потому, что на эту тему можно было говорить не только до ночи, но и всю жизнь, в принципе. По крайней мере, он это помнил по всем своим дошкольным, школьным и отроческим университетам. Теперь вот, по опыту воспитания своих дочерей… Воспитывал, воспитывал… А одного рецепта так и не нашёл. У него – одно, у жены – другое, у бабушек – третье, у дедов – четвёртое, у учителей, вообще охапка мнений.

– Ладно, всё понятно. Не спорьте. Куда их сейчас? – вздохнув, примирительно переспросил лейтенант. Он вообще в детской педагогике ничего не понимал. Он ещё не родитель! А приводить примеры, как его в недалёком детстве компота лишали… Смешно. Не та ситуация.

– Накормить бы надо, – предложил вдруг Трубников. – Голодные, наверное. Перенервничали.

– А потом? – С нажимом спросил Кобзев.

– А потом…

– Назад им нельзя. – Напомнил Мальцев.

– Вы знаете, а мне пацан понравился… – С улыбкой признался вдруг Трубников. – Маленький пацан, но удаленький. Что-то из него вырастет!

– Ага, такой же шустрый, активный, как мой Борька… – Продолжил Алексей Чепиков. Музыканты знали его Борьку. Один в один папа.

– Это Штопор… Вернее Генка. – Голосом робота, выдал справку Завьялов. Настроение у него катастрофически уходило, ухудшалось… – Курит, как паровоз! Привык, говорит, уже. Пиво холодное любит, и матерится, наверное.

– Да? – испуганно воскликнул Чепиков. – Понятно. – Растерянно произнёс и, заметно остывая, промямлил. – То-то он так орал. Я думал, укусит сейчас, гадёныш. Мой-то Борька, такого, конечно бы, себе не позволил… – И умолк, чтоб не сглазить.

– Укусишь тут… – эхом отозвался Завьялов. – Ёлы-палы!

– Валентин, вы их жалеете, кажется, да? – глядя на Завьялова, спросил лейтенант. Он заметил, что с ним что-то не то происходит, понял по-своему, поддержал. – Вам стекло разбили, машину испортили, деньги украли, а вы? Другую щёку подставляете?

Завьялов тряхнул головой, словно приходя в себя.

– Нет, а я вот всё думаю, а если б мы опоздали? – опережая Валентина, одним вопросом приковал общее внимание Мальцев. Когда Генка волнуется, он ещё рыжее становится, словно лампочка с возрастающим напряжением. – Если б мы вообще мимо проехали, а?

– А ничего бы и не было, – спокойно, как самый старый, вернее, как самый опытный, за всех ответил старшина. – Как и раньше бы, наверное. А что?

– А как раньше было? – нагнув голову, Мальцев требовал прямого ответа. – Ты знаешь, старшина, как раньше было? Ты видел?!

В комнате запахло ссорой, возникло напряжение.

– А при чём тут я? Я не знаю… Решили бы, наверное, – теряясь, и от этого злясь, ответил старшина. Не любил Константин Саныч когда его к стенке припирают. Не мальчик, в конце концов. – Решали же как-то? – сжимая кулаки, рявкнул он. – Мы-то причём.

Присутствие лейтенанта сдерживало пока страсти.

– Вот именно, – вспыхнул и Завьялов, взорвался. – Мы не причём. Мы всегда не причём!! Мы – люди, старшина. Мы взрослые люди. А на самом деле не люди, а дерьмо… Да, дерьмо, если спокойно смотрим, как детвора, шпана, мелюзга, наши дети, беспризорничают, по помойкам лазят, попрошайничают, курят, пьют, от рук отбиваются, СПИДом болеют, и вообще… И это всё на фоне, как говорят, развивающегося российского демократического государства. Когда одни – дворцы себе за заборами с военизированной охраной отстраивают, другие прячутся за кордоном, жизни нас оттуда учат, другие деньги в банках замораживают, оставшихся лохов обворовывают… а мы не причем… Мы всегда не причём! Тогда кто мы? Кто мы, ну? Люди? – Завьялов говорил быстро, почти кричал. – И никакие не лучшие мы. Правильно командир сказал. Упаковались. Дерьмом обросли, совесть проели… Вот мы кто! Я ещё утром голову хотел – не важно кому – за машину оторвать… Хотел, да! А увидел пацанов… И во что их тычут… Мы тычем! Ты! Я!.. Рука не поднимается… Они, и… Рыжий, Штопор… наши пацаны, и этот… Хозяин. Мы вот тут… все… умные, чистенькие… Лауреаты…