Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века - [149]

Сторонники альтернативной точки зрения (организатором событий в Катыни является Германия, однако немцы не несут никакой ответственности за них) не столько подчеркивают вину немцев, сколько невиновность россиян, ссылаясь на якобы существующие в официальной трактовке несостыковки. Сама версия об организации расстрела польских офицеров и интеллигенции называется «геббельсовской», ее признание сначала М. С. Горбачевым, а затем и руководством России связывается с ненавистью этих людей к Советскому Союзу^[1242]: «Какие наши признали? Это эльцин и горби что ли? Не знаю, как вы, а я их нашими не считаю, я им не давал право платить компенсацию полякам из своего кармана»^[1243]. Признание официальной версии руководством СССР и России произошло «вопреки фактам, логике и здравому смыслу»^[1244], в суждениях часто используются риторические фигуры, апеллирование к эмоциям и таким концептам, как «историческая правда».

Далее мы рассмотрим некоторые особенности дискурса о событиях в Катыни, характерные для всех моделей.

Самым распространенным концептом в дискуссиях о Катынской трагедии является «правда». Речь идет об «исторической правде»^[1245], которая может относиться как к гибели россиян в Польше в 1920-е гг., так и противостоять «садомазохизму» или «мазохизму», под которым имеются в виду практики покаяния за Катынскую трагедию. При таком понимании «правды» апеллирование к авторитетам политиков, как ни странно, оказывается более значимым, чем к мнению историков. Дискуссии могут вестись на тему, насколько тот или иной политик авторитетен, но не вокруг ссылок на исторические работы. Возможно, на эту ситуацию оказали влияние небольшое количество открытых источников и общая политизированность темы, а также критическое отношение к истории вообще. «Ну, для них подлинные документы только те, которые соответствуют их убеждениям, а остальное — гнусная подделка демократов и западных спецслужб. Иначе говоря, если факты не совпадают с их мнением, тем хуже для фактов»^[1246]. Правда, таким образом, оказывается одной из ключевых характеристик использования прошлого в политических целях^[1247].

Также в дискуссиях о Катыни часто присутствует апеллирование к моральной ответственности. Однако ее дефиниции довольно затруднены, скорее речь идет о некоем общем месте, о котором необходимо упомянуть, но ценность подобной аргументации в дискурсе официальной политической элиты вызывает сомнения. Более распространенным является экономический, а не этический дискурс. Например, признание вины Советского Союза, по мнению Д. А. Медведева, позволит выстроить «взаимовыгодные отношения»^[1248]; о выгоде говорят также участники форумов, но без конкретных предложений. Таким образом, моральный и экономический аспекты ответственности присутствуют в дискурсе, но оказываются за пределами социальных практик.

Одним из самых важных моментов дискуссий об ответственности той или иной стороны является апеллирование к будущему. Можно утверждать, что определенным образом понятное будущее выступает в качестве актора исторической ответственности, т. е. в современных дискуссиях об исторических событиях, в том числе и о Катынской трагедии, имеет место определенная инверсия времени, в соответствии с которой разговор о прошлом однозначно предполагает будущее. Причем будущее оказывается нелинейным следствием прошлого, оно сосуществует с ним и зачастую определяет его. То есть будущее не следует из прошлого, а формирует его.

Парадоксально, но разговор о Катынском преступлении и даже признание этого преступления не приводит к обсуждению практик покаяния и ответственности. Несмотря на признание вины СССР со стороны как политической элиты, так и многих представителей академического сообщества и общественных деятелей, дискурс покаяния и исторической ответственности остается малораспространенным в современной России. Одна из причин этого заключается в том, что оценки событий в Катыни и выявление степени ответственности оказываются связанными с контекстом, в рамках которого идет дискуссия. Определяющим становится нарратив, а не оценки события сами по себе: Катынская трагедия оказывается частью российско-польских отношений, сталинских репрессий, информационной «гибридной» войны и фальсификации истории Второй мировой войны. В этой ситуации с позиции тех, кто отрицает вину СССР, признание в том числе Катынского расстрела как преступления НКВД приводит к разрушению сформированного десятилетиями нарратива о народе-победителе и сакральности Великой Отечественной войны и Победы в частности^[1249]. «Вы приравниваете расстрелянных людей в братских могилах и палачей! Приравниваете многонациональный народ и чистую расу. Вы в своем уме?»^[1250] Поэтому формирование субъекта исторической ответственности за события в Катыни в глазах консерваторов будет коррелировать с трансформацией дискурса о Победе.

Статья подготовлена по результатам работ, поддержанных грантом Российского научного фонда № 19-18-00421.

Нацистские преступления на оккупированной территории СССР в гражданском образовании ФРГ

Александр Михайлович Ермаков