Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века - [147]

.

Исследователи выделяют следующие особенности практик исторической ответственности: перформативность, стремление к овладению пространством, проективная направленность, полиинструментальность, вовлечение телесности, нормативность, неоднородная плотность субъектов исторической ответственности, наличие финансово-экономической составляющей, кооперационный эффект^[1222]. Как показывает анализ выступлений политических лидеров, в исследуемом кейсе мы имеем дело прежде всего с проективной направленностью и перформативностью: акторы говорят о необходимости нового вектора российско-польских отношений и переосмыслении места сталинского режима в истории России, именно на это направлены перформативные акты (например, коленопреклонение Владимира Путина или передача польской стороне копий документов дела № 1). Финансово-экономическая составляющая, интересующая сторонников другой модели, не поднимается, а нормативность может присутствовать только в виде риторической фигуры, а не конкретных действий. В качестве основных мероприятий официальными акторами предлагается распространение информации о событиях в Катыни, а также «восстановление исторической памяти и справедливости»^[1223] (без специального разъяснения, что имеется в виду). Таким образом, можно констатировать, что признание вины за преступление в Катыни не приводит к появлению практик покаяния, а большинство из существующих практик исторической ответственности не обсуждаются.

Далее рассмотрим следующую модель, которую мы формулируем следующим образом: «Организатором событий в Катыни является Германия, необходимы соответствующие практики покаяния». Она являлась официальной позицией Советского Союза с 1943 г. и сейчас получила распространение среди некоторых публицистов, политиков^[1224] и в дискуссиях в сети Интернет. Перечислим основные аргументы, которые присутствуют в дискуссиях между противниками и сторонниками этой точки зрения, а также проанализируем причины, которые могут способствовать популярности той или иной линии аргументации.

Во-первых, Германия оказывается виновной за события в Катыни, потому что виновна во Второй мировой войне и нападении на Польшу. То есть определяющим для формирования позиции оказывается контекст, в данном случае — политика нацистов на восточных землях: «Как известно, расстрел в Катыни — наряду с другими многочисленными примерами убийств и жестокого обращения с военнопленными стран антигитлеровской коалиции — признан преступлением фашистской Германии»^[1225].

Основной мотивацией указания на вину Германии оказывается не стремление к исторической правде, а желание избежать возможных экономических последствий. Если для сторонников первой модели финансово-экономические аспекты реализации ответственности остаются за пределами внимания, то в данном случае они выступают в качестве ключевых: «Господа, считающие, что поляков расстрелял СССР, скажите, тока честно, скока вы лично готовы отдать полякам компенсаций из своего кармана?»^[1226]Речь в этом случае идет о своеобразной индустрии признания ответственности, в которой покаяние должно иметь экономическое измерение.

Во-вторых, помимо ссылок на расследование комиссии под руководством Николая Бурденко и критики доступных документов, сторонники предлагаемой модели используют эмоционально окрашенные ярлыки, при помощи которых маркируют противников. Версия о расстреле НКВД польских офицеров называется не иначе как «геббельсовская». Если собеседник не соглашается с аргументами, добавляются эмоции: «Осознайте наконец, что вы защищаете версию Геббельса. Его устами глаголете» или «если вы предпочитаете верить Геббельсу, это немало говорит о вас, но совсем ничего — о реальных событиях в Катыни»^[1227].

В-третьих, в качестве одного из аргументов противники официальной точки зрения используют ссылки на статью № 354.1 Уголовного кодекса РФ («Реабилитация нацизма»), апеллируя к тому, что Нюрнбергский трибунал якобы признал вину Германии за события в Катыни, что не соответствует действительности, но этот же закон предусматривает наказание за «распространение заведомо ложных сведений о деятельности СССР в годы Второй мировой войны», а также за «распространение выражающих явное неуважение к обществу сведений о днях воинской славы и памятных датах России, связанных с защитой Отечества»^[1228]. Самый главный вопрос вызывают способы оценки «неуважения к обществу». Скорее всего, «общество» должно интуитивно понимать, что будет неуважением, а что — нет, а для этого оно должно быть относительно целостным с уже сложившимся представлением о знаковых исторических событиях, что не соответствует текущей ситуации. С одной стороны, государство защищает ставший сакральным образ Великой Отечественной войны и связанный с ним солдата-освободителя, народа-победителя, с другой — признает преступления, совершенные в период Второй мировой войны НКВД. И хотя в подобной политике внутреннего противоречия нет, люди, считая сакральным образ войны и Победы, не готовы признать военные преступления, даже если они совершены не в период 1941–1945 гг. и не воинами-освободителями. Не происходит различения сообществ (народа-победителя и НКВД, например) — таким образом, возникают сложности с формированием субъекта исторической ответственности.