Трагедия на Витимском тракте - [8]

— Вам, воины Народно–Революционной Армии, суждено возвестить последними выстрелами окончательную победу революции. На вас с ожиданием и надеждой смотрит не только Дальневосточная республика, но и вся Советская Россия. Сегодня вам предстоит принять торжественную присягу на верность своей Дальневосточной и Российской Советской республике, которая является первой в мире социалистической страной трудящегося народа. По поручению Дальбюро ЦК РКП(б), правительства ДВР и Военного Совета Народно–Революционной Армии оглашаю формулу торжественного обещания и прошу повторять за мной!

Текст присяги Анохин, как и каждый боец, знает наизусть, однако он разворачивает папку и медленно с перерывами читает:

— Я, сын трудового народа… гражданин Дальневосточной республики… сим торжественным обещанием… принимаю на себя… почетное звание воина… Народно–Революционной Армии и защитника интересов трудящихся…

Раскатистый, невнятный хор с каждой паузой становится все стройнее и громче. Словно тысячекратное эхо отражает, усиливает и вновь возвращает к трибуне слова. И уже трудно читать. Хочется не рвать фразы на ровные, короткие куски, а произносить их так, чтоб у каждого комок подкатился к горлу.

Потом — вручение знамени, торжественный марш, праздничный обед и, наконец, нехитрое армейское веселье — с песнями, с плясками, с борьбой и состязаниями в ловкости.

На обратном пути в город Козер завел разговор об охоте. Он сказал, что гуси и утки уже прилетели, а места для охоты здесь такие, что лучше и не найдешь. К северу от Читы, за хребтом тянется целая цепь озер. Если бы выкроить от службы денька три–четыре — на всю жизнь воспоминание.

Нет, он не уговаривал, а скорее сожалел о невозможности и для себя и для Анохина осуществить эту затею.

К несчастью, уговаривать Анохина и не надо было. Слушая Козера, он мысленно прикидывал — не удастся ли ему все–таки освободиться дней на пяток. Особенно срочного в Дальбюро на эти дни ничего не предвидится…

Через два дня Козер появился в кабинете Анохина вместе с управделами Дальневосточной партийной контрольной комиссии Дмитрием Ивановичем Крыловым.

— Все налажено! Птицы на озерах, я узнал — тьма! Два ружья есть, третье достанем… Лошадь у кого–либо попросим… Ну, хотя бы, у милиции. Кони у них добрые.

2

Выехали в пятницу поздним вечером. Заночевали на Чита‑I у бывалого охотника Мациевского, давнего знакомого Козера, где набили полтораста патронов, проверили и подогнали снаряжение. Кроме ружей, взяли с собой два карабина и пистолеты. У Анохина — маузер, с которым он не расставался уже четыре года, у Крылова и Козера — по браунингу.

Затемно на двух лошадях в разнопряжку отправились дальше. На передней подводе ехали втроем: Мациевский на собственной повозке держался сзади.

Еще накануне твердо условились не вести никаких разговоров на политические темы. Главной причиной было не опасение каких–либо дорожных эксцессов, а скорее желание выключиться на эти дни из привычного служебного круга и побыть просто охотниками.

Вначале ехали вообще молча. Когда рассвело, постепенно разговорились, стали рассказывать разные смешные случаи, сперва — из охотничьих приключений, потом обо всем, что приходило на память за долгий путь. В центре внимания оказался Козер, державший в голове уйму анекдотов и передававший их с таким мастерством, что попутчики покатывались со смеху. Кое–что забавное из своей практики бывшего зубного техника рассказал Крылов. Вспомнился и Анохину не столько смешной, сколько грустный эпизод, случившийся в Олонецкой губернии с одним приезжим из Питера агитатором летом 1919 года.

Выступал агитатор в одной из самых глухих деревень южной Карелии, только что освобожденной от белофинской интервенции. Деревенька была маленькая, домов десять — пятнадцать. Все жители от мала до велика поместились в одной избе и внимательно слушали оратора, хотя русскую речь понимал далеко не каждый. В те дни вся Советская Республика еще кипела на митингах ненавистью к мировому империализму в связи со злодейским убийством в Германии Розы Люксембург и Карла Либкнехта. Оратор говорил об этом так страстно, так взволнованно и много, что слезы заблестели на глазах не только у женщин, но и у деревенского вожака, бывшего солдата Никкоева. Закончил свою речь агитатор призывом:

— Смерть за смерть! Кровь, пролитую любимыми товарищами Розой и Карлом, революция должна искупить кровью своих врагов — богатеев и эксплуататоров!

Упоенный успехом, не заметил он, как все присутствовавшие не то с сожалением, не то с осуждением все чаще и чаще поглядывали на двух притихших, оробело озирающихся мужиков. Не услышал спокойно спавший агитатор и выстрелов на рассвете. Разбудил его Никкоев, вывел за сарай, где в молчаливом окружении скорбно стоявших мужиков лежали два трупа, и сказал:

— Передай в губернии, что это наша плата за Розу и Карла. Эти двое у нас самые богатые. Они, быть может, были неплохими мужиками, но богаче их в Вяхисалми никого нет.

Перепуганный агитатор поспешил в Петрозаводск. Никкоева предали ревтрибуналу, но вся деревня подписалась под прошением в его защиту. Дескать, не он один, всей, почитай, деревней дело решалось… Дескать, и сами объяснить не можем — какой бес мужиков попутал…