Трагедия господина Морна - [16]

Шрифт
Интервал

ждать Гануса. Душа почти готова.
Как лоснится сырая зелень… Дождь
играет, точно в старческой дремоте…
А дом проснулся… Суетятся слуги…
Стук сундуков… Вот и она…

Входит Мидия с открытым чемоданом.


Мидия,
ты счастлива?
МИДИЯ:
Да. Отойди. Мне нужно
тут уложить…
МОРН:
Знакомый чемодан:
я нес его однажды на заре.
И снег хрустел. И мы втроем спешили.
МИДИЯ:
Сюда пойдут вот эти вещи — книги,
портреты…
МОРН:
Это хорошо… Мидия,
ты счастлива?
МИДИЯ:
Есть поезд ровно в полдень:
я улечу в чужой чудесный город…
Бумаги бы — пожалуй, разобьется…
А это чье? твое? мое? не помню,
не помню я…
МОРН:
Не надо только плакать,
прошу…
МИДИЯ:
Да, да… ты прав. Прошло… не буду…
Не знала я, что так легко, покорно
меня отпустишь… Я рванула дверь…
Я думала, ты крепко держишь ручку
с той стороны… Рванула что есть сил, —
ты не держал, легко открылась дверь,
и падаю я навзничь… Понимаешь,
я падаю… в глазах темно и зыбко,
и кажется, погибну я, — опоры
не нахожу!..
МОРН:
С тобой Эдмин. Он — счастье…
МИДИЯ:
Я ничего не знаю!.. Только странно:
любили мы — и все ушло куда-то.
Любили мы…
МОРН:
Вот эти две гравюры
твои, не правда ли? И этот пес
фарфоровый.
МИДИЯ:
…Ведь странно!..
МОРН:
Нет, Мидия.
В гармонии нет странного. А жизнь —
громадная гармония. Я понял.
Но, видишь ли, — лепная прихоть фризы
на портике нам иногда мешает
заметить стройность общую… Уйдешь;
забудем мы друг друга; но порою
названье улицы или шарманка,
заплакавшая в сумерках, напомнят
живее и правдивее, чем может
мысль воскресить и слово передать,
то главное, что было между нами,
то главное, чего не знаем мы…
И в этот час душа почует чудом
очарованье мелочи былой,
и мы поймем, что в вечности все вечно —
мысль гения и шуточка соседа,
Тристаново страданье колдовское
и самая летучая любовь{19}
Простимся же без горечи, Мидия:
когда-нибудь узнаешь, может быть,
причину несказанную моей
глухой тоски, холодного томленья…
МИДИЯ:
Мечтала я вначале, что под смехом
скрываешь тайну… Значит, тайна есть?
МОРН:
Открыть тебе? Поверишь ли?
МИДИЯ:
Поверю.
МОРН:
Так слушай — вот: когда с тобой в столице
мы виделись, я был — как бы сказать? —
волшебником, внушителем… я мысли
разгадывал… предсказывал судьбу,
хрусталь вертя; под пальцами моими
дубовый стол, как палуба, ходил,
и мертвые вздыхали, говорили
через мою гортань, и короли
минувших лет в меня вселялись… Ныне
я дар свой потерял…
МИДИЯ:
И это все?
МОРН:
И это все. Берешь с собою эти
тетради нот? Дай всуну, — нет, не лезут.
А эту книгу? Торопись, Мидия,
до поезда осталось меньше часу…
МИДИЯ:
Так…
Готова я…
МОРН:
Вот твой сундук несут.
Еще. Гроба…

(Пауза.)

Ну что ж, прощай, Мидия,
будь счастлива…
МИДИЯ:
Все кажется мне — что-то
забыла я… Скажи — ты пошутил
насчет столов вертящихся?
МОРН:
Не помню…
не помню… все равно… Прощай. Иди.
Он ждет тебя. Не плачь.

Оба выходят на террасу.


МИДИЯ:
Прости меня…
Любили мы — и все ушло куда-то…
Любили мы — и вот любовь замерзла,
и вот лежит, одно крыло раскинув,
поднявши лапки, — мертвый воробей
на гравии сыром… А мы любили…
летали мы…
МОРН:
Смотри, выходит солнце…
Не оступись — тут скользко, осторожно…
Прощай… прощай… ты помни… помни только
блеск на стволе, дождь, солнце… только это…

Пауза.

Морн на террасе один. Видно, как он медленно поворачивает лицо

слева направо, следя за уезжающей. Затем возвращается в гостиную.


МОРН:
Так. Кончено…

(Вытирает платком голову.)

На волосах остался
летучий дождь…

(Пауза.)

Я полюбил ее
в тот самый миг, когда у поворота
мелькнули шляпа, мокрое крыло
коляски, — и в аллее кипарисной
исчезли… Я теперь один. Конец.
Так, обманув свою судьбину, бесу
корону бросив на потеху, другу
возлюбленную уступив…

(Пауза.)

Как тихо
она по ступеням сходила, ставя
вперед все ту же ногу, — как дитя…
Стой, сердце! Жаркий, жаркий клекот, гул
встает, растет в груди… Нет! Нет! Есть способ:
глядеться в зеркало, чтоб удержать
рыданье, превращающее в жабу
лицо… А! Не могу… В пустынном доме
и с глазу на глаз с ангелом холодным
моей бессонной совести… как жить?
что делать? Боже мой…

(Плачет.)

Так… так… мне легче.
То плакал Морн; король совсем спокоен.
Мне легче… Эти слезы унесли
соринку из-под века — точку боли.
Я Гануса, пожалуй, не дождусь…
Душа растет, душа мужает, — к смерти,
что к празднику, готовится… Но втайне
пускай идут приготовленья. Скоро
настанет день — я Гануса, пожалуй,
и не дождусь, — настанет, и легко
убью себя. А мыслью напряженной
не вызвать смерти; смерть сама придет,
и я нажму курок почти случайно…
Да, легче мне, — быть может, это — солнце,
блестящее сквозь дождь косой… иль нежность —
сестра меньшая смерти — та, немая,
сияющая нежность, что встает,
когда навеки женщина уходит…
А эти ящики она забыла
задвинуть…

(Ходит, прибирает.)

…Книги повалились на бок,
как мысли, если вытянет печаль
и унесет одну из них; о Боге…
Рояль открыт на баркароле: звуки
нарядные она любила… Столик,
что скошенный лужок: тут был портрет
ее родных, еще кого-то, карты,
какая-то шкатулка… Все взяла…
И — словно в песне — мне остались только
вот эти розы{20}: ржавчиною нежной
чуть тронуты их мятые края,
и в длинной вазе прелью, смертью пахнет
вода, как под старинными мостами.
Меня волнует, розы, ваша гниль
медовая… Воды вам надо свежей.

Уходит в дверь направо.

Сцена некоторое время пуста. Затем — быстрый, бледный, в лохмотьях — с террасы входит Ганус.


Еще от автора Владимир Владимирович Набоков
Лолита

В 1955 году увидела свет «Лолита» — третий американский роман Владимира Набокова, создателя «Защиты ужина», «Отчаяния», «Приглашения на казнь» и «Дара». Вызвав скандал по обе стороны океана, эта книга вознесла автора на вершину литературного Олимпа и стала одним из самых известных и, без сомнения, самых великих произведений XX века. Сегодня, когда полемические страсти вокруг «Лолиты» уже давно улеглись, южно уверенно сказать, что это — книга о великой любви, преодолевшей болезнь, смерть и время, любви, разомкнутой в бесконечность, «любви с первого взгляда, с последнего взгляда, с извечного взгляда».В настоящем издании восстановлен фрагмент дневника Гумберта из третьей главы второй части романа, отсутствовавший во всех предыдущих русскоязычных изданиях «Лолиты».«Лолита» — моя особая любимица.


Защита Лужина

Гениальный шахматист Лужин живет в чудесном мире древней божественной игры, ее гармония и строгая логика пленили его. Жизнь удивительным образом останавливается на незаконченной партии, и Лужин предпочитает выпасть из игры в вечность…


Подлец

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Дар

«Дар» (1938) – последний русский роман Владимира Набокова, который может быть по праву назван вершиной русскоязычного периода его творчества и одним из шедевров русской литературы ХХ века. Повествуя о творческом становлении молодого писателя-эмигранта Федора Годунова-Чердынцева, эта глубоко автобиографичная книга касается важнейших набоковских тем: судеб русской словесности, загадки истинного дара, идеи личного бессмертия, достижимого посредством воспоминаний, любви и искусства. В настоящем издании текст романа публикуется вместе с авторским предисловием к его позднейшему английскому переводу.


Бледное пламя

Роман, задуманный Набоковым еще до переезда в США (отрывки «Ultima Thule» и «Solus Rex» были написаны на русском языке в 1939 г.), строится как 999-строчная поэма с изобилующим литературными аллюзиями комментарием. Данная структура была подсказана Набокову работой над четырехтомным комментарием к переводу «Евгения Онегина» (возможный прототип — «Дунсиада» Александра Поупа).Согласно книге, комментрируемая поэма принадлежит известному американскому поэту, а комментарий самовольно добавлен его коллегой по университету.


Другие берега

Свою жизнь Владимир Набоков расскажет трижды: по-английски, по-русски и снова по-английски.Впервые англоязычные набоковские воспоминания «Conclusive Evidence» («Убедительное доказательство») вышли в 1951 г. в США. Через три года появился вольный авторский перевод на русский – «Другие берега». Непростой роман, охвативший период длиной в 40 лет, с самого начала XX века, мемуары и при этом мифологизация биографии… С появлением «Других берегов» Набоков решил переработать и первоначальный, английский, вариант.


Рекомендуем почитать
Человек из СССР

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Смерть

Пьеса написана в марте 1923 г. в Берлине. На выбор темы и сюжета пьесы повлияли два события в жизни Набокова: трагическая смерть отца, В. Д. Набокова, убитого 28 марта 1922 г., и расторжение помолвки со Светланой Зиверт в январе 1923 г. Тема «инерции» жизни после смерти была развита затем Набоковым в рассказе «Катастрофа» (1924) и повести «Соглядатай» (1930).


Дедушка

Пьеса написана в июне 1923 г. в имении Домэн де Больё, Солье-Пон (вблизи Тулона), где Набоков работал на фруктовых плантациях друга В. Д. Набокова Соломона Крыма (N84. Р. 287).


Событие

Закончено в 1938 г. В Ментоне. Опубликовано в журнале «Русские записки», Париж, 1938, апрель. Премьера: Париж, зал газеты «Журналь», рю Ришелье, 100, 4 марта 1938 г. Режиссер, постановщик, автор костюмов и декораций — Ю. П. Анненков. Состоялось четыре представления. Роли исполняли: А. Богданов (Трощейкин), М. Бахарева (Любовь), Н. Петрункин (Ревшин), Л. Кедрова (Вера), М. Токарская (Марфа), В. Чернявский (Мешаевы), В. Субботин (Барбошин), С. Бартенев (маститый писатель), М. Крыжановская (Вагабундова), Е. Скокан, А. Телегин, Ю. Загре-бельский, В.