Тожесть. Сборник рассказов - [7]

А потом у Янки умерла мама. Отмучилась, бедолага, успев выпить последние соки из любимой дочурки. Хоронили ее все вместе, на Янку страшно было смотреть. Но Катя смотрела, сама удивляясь неожиданной злобе, поднимающейся к горлу. Обида, заглушенная за одну бессонную ночь, разгорелась с новой силой. И когда Глеб тащил безвольную Янку к такси после поминок, Катя стояла у края парковки и с упоением смотрела на ее сгорбленную спину, опущенные плечи и стрелку, поехавшую на чулке от щиколотки к колену и дальше, под подол слишком узкой юбки. Язык вязало, будто Катя наелась хурмы, слюна собралась во рту, хотелось сплюнуть ее, но было неловко. Глеб усадил Янку в машину, наскоро поцеловал и поспешил обратно. Он был смущен, может, в первый раз за их долгую жизнь впятером. Сколько наслаждений может доставить минутная сцена, если ждал ее много лет! Катя впитывала картинку, ликуя, и сама боялась себя. Глеб подхватил ее под локоть, в последний момент Катя обернулась, Янка смотрела на них через пыльное стекло такси. Машина тронулась, и Янка исчезла в салоне. Катя сплюнула под ноги. Слюна была вязкой и белесой.

Когда они сделали это еще раз, Катя сразу все поняла. Глеб вернулся домой вовремя, немного помятый, но скорее уставший, чем возбужденный. Они поговорили о чем-то пустом, кажется, что курица пересохла в духовке, но с соусом ничего, пойдет. Катя никак не могла понять, чем это пахнет так странно, совсем не так, как должно пахнуть в самом начале столичной весны.

— У тебя гель для душа новый? — спросила она, когда Глеб улегся рядом, еще влажный, уже сонный.

— Да нет, тот же. — Быстро поцеловал ее в лоб и повернулся к стене. — Давай спать.

Катя сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. И вдруг узнала запах. Манго. Спелое, мягкое, помнящее жаркое солнце и теплый океан. То самое, привезенное в подарок.

Катя глотала злые слезы и все никак не могла заснуть, от бессонницы ее тошнило, утром вырвало. К вечеру сделала тест. Сидела на крае ванны, смотрела на медленно проявляющиеся полоски и думала, что хочет огурцов. Соленых, бочковых, воняющих старыми тряпками. Чтобы их затхлая вонь выбила из носа сладчайший аромат манго и чужого секса.

От таких новостей Глеб стал тихим и покорным. Не спорил, не злился, все больше молчал, но приезжал домой вовремя, сам готовил ужин, смотрел на нее удивленно, будто открывал заново, как напрочь забытый континент. Под его взглядом Кате хотелось разойтись в берегах, зашуметь лесами, заголосить в тысячу голосов райских птиц. Или просто стать безразмерной, отекшей и страшно беременной. Как можно скорее.

И уж тогда встретиться с дурой этой деревенской, с сироткой проклятой, ткнуть носом в надувшийся живот и сплюнуть ей под ноги мучноватой вязкой слюной.

Но Глеб решил, что ехать нужно сегодня. Засуетился, забегал, засобирался в офис до вечера.

— Встретимся там, не дави.

— Только приезжай вовремя, не хочу там одна… с ними…

Глеб кисло поморщился.

— С какими ними, киса? Друзья наши, считай, семья, не ворчи.

Катя промолчала, вытерпела контрольный в лоб, застыла в дверях, наблюдая, как он поправляет галстук. Гибкий, поджарый, вечно немного злой. Раньше эта злость возбуждала ее сильнее холодного паркета квартиры. Теперь она стала еще одним символом слабости, даже пахло от нее сладковато, как от манго. Сразу начинало тошнить.

— Мы же сегодня скажем им?

Глеб застыл, смахнул несуществующую пылинку с пиджака.

— Как хочешь.

Щелкнул замок. И Катя пошла в душ.

Глеб.

Мало что в жизни Глеб любил больше своего кабинета. Четкие границы, отмеренные четырьмя стенами, широкое окно с видом на ухоженный сквер — приятно глазу, а шум не пропустит европакет, холодные тона, темное дерево, широкий монитор, эргономичное ведерко системного блока с надкушенным яблоком. Глеб провел ладонью по столешнице, поправил стопку подписанных бумаг, проверил, в нужных ли местах оставил пометки красным маркером, в нужных, конечно, в нужных, и откинулся на спинку кресла.

Этот момент, когда дела закончены, а в офисе стоит кристальная тишина, обычно подпитывал Глеба острой и холодной силой. Он ощущал себя хозяином не только кабинета, но и всей фирмы, всего здания, целой улицы, этого города, а главное — своей жизни. Это потом приходилось покидать удобное кресло, выходить наружу в эту пыль и гомон, толкаться в пробках, спешить домой, подгоняемый звонками Кати, стремительно набирающей вес, а с ним и право раздражаться, но не раздражать.

Только эти минуты, проведенные в тишине и удовлетворении, принадлежали ему одному. В голове становилось пусто и тихо, каждая мысль находилась на своем месте, заботы растворялись, злость проходила. Глеб вдыхал тишину и выдыхал спокойствие, а потом вставал и ехал домой, почти всесильный, зарядивший внутренний аккумулятор.

Самое важное он решал в тишине кабинета. О слиянии с конкурентом и Катей. С одним — на бумагах, с другой — на самом деле. С конкурентом вышло на удивление хорошо, с Катей — как-то никак. Из колкой красотки она превратилась в унылую и вялую бабу с ворохом придирок и тупеющих острот.

Глеб все понял за две недели у теплого океана, почти взвыл, чувствуя, как горит в паспорте свежая печать, заметался, чуть не утонул, а приехав в Москву тут же рванул к Янке — жаловаться. С ней всегда было спокойно и тепло. Не-нап-ряж-но.