Тот момент - [3]

— Нет, — отвечает мама. — Не спросил.

Мы возвращаемся к готовке, но никто уже больше не пляшет и не смеется. Когда мама ставит кексы в духовку, я еще смотрю на них и думаю, не опадут ли они теперь, после всей этой ругани, будут ли такими же вкусными, как обычно? Однако позже выпечка остывает, мама приносит одну штучку мне в комнату на тарелке, и выясняется, что вкус никак не пострадал. Мне становится чуть лучше.

Той ночью я лежу в кровати и слушаю, как родители ругаются внизу.

Не могу разобрать слов, лишь резкие интонации. Вообще-то папа с мамой не всегда так говорили. Помню, были веселые нотки и звонкий смех. Только не знаю, куда они подевались.

Иногда я брожу по дому, будто ищу эту радость, — вдруг родители засунули ее нечаянно куда-то в шкаф, да и позабыли. Вот бы вернуть им смех и веселье, чтобы больше не приходилось слушать резкие слова.

Раньше такого не было. Мы вместе гуляли, папа выдавал шутки, мама ворчала, но в то же время смеялась, мы останавливались полюбоваться на цветы, а я собирал листья и всякую всячину. Дома мама помогала мне сделать коллаж, папа его хвалил, все улыбались, и не было никакой резкости. Не помню, в какой момент наша жизнь изменилась и стала все больше превращаться в нынешнюю. Теперь она мне совсем не нравится.

Я поворачиваюсь на кровати и зарываюсь лицом в подушку.

Резкие голоса стихают, зато повисает гнетущее молчание. Иногда оно даже хуже ругани, ведь ты все равно слышишь невысказанные слова. Мне больше всего на свете хочется, чтобы прекратились ссоры и такие вот паузы и все стало как прежде. Чтобы смех мамы колокольчиком звенел по дому, чтобы она снова напевала, ходя по комнатам. Я даже помню, как протискивался между родителями в кровать по утрам, они щекотали меня, а я хихикал.

Ужасно боюсь щекотки — прямо как папа. Мы с мамой вечно норовили его защекотать. Я мечтаю, чтобы мы опять стали той счастливой семьей, но не представляю, как это устроить. Ну то есть я знаю, как приготовить кексы из абрикосов, апельсинов и отрубей, как играть на укулеле и прочую ерунду, а вот самое главное, самое нужное — нет.

Подхожу к школе. Никто не бежит со мной поздороваться, но, с другой стороны, никто не обзывает фриком и не пытается ударить, так что, пожалуй, день начинается неплохо. Мама маячит у ворот и как-то странно на меня смотрит — примерно так же, как на нашего кота Аттикуса, когда оставляет его в питомнике перед отъездом на каникулы. Не понимаю, в чем суть; не то чтобы она вернется, а я выйду к ней навстречу, исхудав и мяукая от голода, потому что всю неделю ничего не ел. Мы вообще, по сути, расстаемся всего на десять минут, ведь мама идет на праздничное собрание. Нам их устраивают каждую пятницу, по утрам, приглашают родителей. Обычно приходит мама — она самозанятая, а люди так рано на прием не записываются. Мама — гомеопат и ароматерапевт, иными словами, лечит людей, не назначая им таблетки и не посылая их в больницу. Мне об этом говорить нельзя, потому что не все люди верят в гомеопатию. Это примерно как с Богом. Мы в него не верим, но на собраниях мне иногда приходится его воспевать. А вот гомеопатов мы не воспеваем, и как-то это не очень честно получается.

Маме не слишком нравятся некоторые детали собраний, например как Оливии Вортингтон подарили сертификат на погружение с аквалангом на Мальдивах на пасхальных каникулах. Или как в начале праздника всякий раз включают «Ты просто лучший» Тины Тернер. Мама полагает, что нехорошо просто считать себя лучше всех прочих (она даже отправила миссис Рэтклифф письмо с предложением заменить песню на «Что ты сделала сегодня, чтобы гордиться собой»[3] Хизер Смолл, но ответа так и не получила).

Так или иначе, это собрание мама не пропустила бы ни за что на свете, ведь мне предстоит сыграть на укулеле. На прошлой неделе я с отличием окончил третью четверть. Мама побеседовала с моей учительницей, миссис Керриган, и та предложила мне сыграть на собрании, «чтобы послужить вдохновляющим примером другим детям». Подозреваю, миссис Керриган никогда не ходила в школу вроде нашей, иначе понимала бы, что ни один ребенок ни на грамм не вдохновится моей игрой. Однако расстраивать учительницу своими размышлениями я постеснялся, поэтому покорно иду на собрание с гавайской гитарой на плече и попутно борюсь с легкой тошнотой.

Хотелось бы с кем-то поделиться переживаниями, но Лотти вечно прибегает за секунду до звонка, а то и на несколько секунд позже. Она живет без папы, а мама Лотти, Рэйчел, одновременно работает патронажной сестрой, членом Совета Колдердейла и волонтером в столовой для бездомных. По словам подруги, именно поэтому она вечно опаздывает и питается всякой ерундой. Саму Лотти это не слишком беспокоит, а вот меня — да. Мне опаздывать не нравится. А еще я люблю, как мама готовит. Надеюсь, она не станет такой после развода. Оборачиваюсь на нее. Мама так и стоит у ворот. Вечно складывается такое впечатление, будто она не вписывается в беседы других родительниц. И вообще не выглядит, как прочие мамы. И дело не только в рыжих волосах — во всем, вплоть до неправильной обуви (мама не носит туфли, предпочитает круглый год ходить в ботинках, даже летом). Я часто гадаю, не потому ли я не похож на остальных мальчиков, что моя мама не похожа на остальных мам, но, может, дело вовсе не в этом. А даже если и так, я на нее не сержусь. Скорее всего, мама не больше способна изменить себя, чем я сам. Смотрю, как она вслед за остальными взрослыми идет в школу. На ней ее любимый зеленый кардиган. Он такой мягкий, и в него так уютно кутаться.