Тот, кто стреляет первым - [39]

– Мы остаемся, – пожалела ее Лена, одергивая Сергея. – Это он думает, что я красивая. А я еще красивее, чем ему кажется.

Уличенная в своих тайных мыслях, официантка совсем смутилась, зачирикала ручкой в блокнотике. У стойки бара появился хозяин – толстенький и подвижный как ртуть грузин, готовый улаживать инцидент и на глазах у публики расстаться с оплошавшей девицей. И Сергей вслед за Леной простил девичью дерзость:

– Мы сейчас изучим меню и пригласим вас.

А ведь учила всю жизнь армия: не меняй решения, если уже ввязался в бой. А тем более ни при каких обстоятельствах не жалей противника…

5.

Но разве бедная девочка была его противником?

– Мне показалось, ты хотел что-то сказать, – попыталась отодвинуть свои признания Лена, глядя на Сергея поверх бокала с любимым французским «Ла Шасоном». Он как-то попытался найти это вино в супермаркетах, но оказалось, его привозили в Россию только в пакетах и лишь для ресторанной сети. Потому – только в разлив, потому – не для каждого дня. Но ничего, у них с Леной тоже еще вчера не было возможности видеться каждый день…

Лена ждала, но он, являя никому не нужное рыцарство, уступил пальму первенства женщине. Безраздельно верил, что его тост станет завершающим и подведет окончательную, бесповоротную и эффектную черту под их двухлетними мытарствами, сомнениями и ожиданием. И символ этого лежит в нагрудном кармашке, а не в куртке, где искала подарок Лена.

– Для меня важнее ты. Рассказывай.

Лена, все еще сомневаясь, отпила глоток вина. Со всех углов на ее смотрели хитрые и дальновидные, а потому вечные, солидарно умоляющие потерпеть и не раскрывать свои карты Бабы Ежки. Но Лена, видимо, уже решилась и выдержала паузу только потому, что официантка принесла салаты.

– Наверное, не в этот день это нужно было говорить, но раз ты здесь… – одним глотком выпила остаток вина – как в прорубь бросилась: – У меня появился мужчина.

Сергей коротко хохотнул. Не оттого, что не мог представить чего-то подобного, а нервно, от неожиданности.

– Ты не допускал мысли, что я кому-то могу еще понравиться? – грустно усмехнулась Лена.

– Нет-нет, это я… просто…

– И мне просто хочется по утрам просыпаться на мужском плече. Я люблю стирать мужские рубашки. Я готова бесконечное количество раз подогревать ужин, зная, что мой мужчина все равно придет ко мне. Только ко мне.

– Но ведь я…

– А что ты, Сергей? Ты – вихрь, ураган, но на один день, на час, на минуту.

Требовалось, наверное, что-то говорить, и спросил о том, что, по большому счету, совершенно не интересовало:

– Кто… он?

Лена замялась, но скрывать не стала:

– Тренер. Работает с детьми.

– И как… долго ты его знаешь?

– Несколько месяцев. И он… он сделал мне предложение.

– Ты его любишь?

– Да.

Ответ – как вызов. Пианистка поддержала решительность Лены бравым вступлением к новой мелодии, в соседней кабинке с грохотом вскрыли шампанское. Зря они пришли в логово к нечисти, надо было уходить сразу.

– Мы рады приветствовать вас в нашем кафе и желаем всем приятно провести вечер, – продолжала издевательство пианистка. Значит, основная ведьма здесь – она. А рядилась в крохотульку-принцессу…

– Но ты ведь была такой радостной при встрече, – ничего не понимал Сергей.

– Потому что… потому что я очень благодарна тебе за все, что было между нами. И как было. Ты прекрасный любовник, я таяла в твоих объятиях, но… но этого мало в жизни.

– Это все неправильно. Я против.

– А меня ты спросил? Ты меня когда-нибудь о чем-нибудь спрашивал? Что, кроме постели, ты мне предлагал? А я… я не смогу, извини за грубость, как ты, кувыркаться сразу на двух простынях, – ударила наотмашь, больно, чтобы не проснулась жалость и не было возврата. И для гарантии, контрольным выстрелом, совсем невероятное из ее уст: – Ты думаешь, если удовлетворил женщину в постели, если крутил ее в разных позах, то уже осчастливил ее и ей всего стало достаточно в этой жизни?..

Бред! Наваждение. Даже если все слова – правда, Лена не могла произнести подобного в силу своей интеллигентности. Она заболела. Она стала наркоманкой и не ведает что творит. Не за себя – за нее боязно.

– Устала я с тобой. И потому – полюбила.

А вот теперь – страшно. Тихому голосу веришь, потому что говорящие шепотом, не срывающиеся на крик люди держат себя в руках.

Собственное признание становилось бессмысленным. Рассказать о разводе с женой – это повесить на Лену чувство вины, заставить ее мучиться…

– Получите то, что желали, – принесла пышущие жаром блины со сметаной и икрой дурочка – бледная спирохета.

– Но неужели… неужели из наших отношений ты запомнила только постель? Только то, как мы…

Сергей склонился над тарелкой. Сметана таяла на горячем блинном конвертике, и он стал наблюдать, протечет она с края или нет. Это неожиданно показалось важным, потому что все иное, что слышал, не могло происходить в реальности, это не имело к нему никакого отношения, а тем более никак не соотносилось с Леной. Да еще сейчас, когда он, ради получения квартиры уволившись в запас, обеспечил семью нормальным жильем и получил моральное право поговорить с женой о разводе. И та безропотно и безвольно, как все делала в этой жизни, кивнула, прощая и отпуская к сопернице, которая, как выяснилось, уже любит другого… Кино и немцы! Ни жилья, ни прописки, ни работы, ни нормальной человеческой профессии, ни семьи, ни любимой женщины. В секунду, пока галантно уступал право первого слова. Вдогонку рассказать о себе? Вызвать жалость? Обречь Лену на чувство вины? Переложить на ее плечи свои проблемы? Любое его слово может быть расценено именно с таких позиций, если у нее не нашлось о прошлом иных воспоминаний, кроме как про кувыркания и позы…