Тот, что держит за руку - [61]

Я верю. Тем более, что словоохотливая старушка, заметив, как я потерянно пялюсь в незнакомые мне названия блюд и попутно отмечаю их немаленькую стоимость, успокаивающе похлопывает меня по руке и тихонько шепчет:

— Наше маленькое празднество оплачиваю сегодня я, — твердо вскинутая бровь. — Позвольте старой женщине побыть немного расточительной! Нам, старикам, остается не так много возможней потратить деньги с умом.

Все это выглядит неловким и несколько фантастичным, словно один из моих прежних цветных снов, воплотившихся вдруг в реальность… Нет, не то чтобы я мечтала посидеть в итальянском ресторане за чужой счет да еще с полной тарелкой самого вкусного блюда из всех, что мне доводилось до этого пробовать, просто все это кажется причудливой фантасмагорией в самых приятных тонах. Я, действительно, наслаждаюсь вкусной едой, нашим общением и счастливыми улыбками своих детей… В конце концов ничто не делает нас счастливее, чем счастье собственных отпрысков! А они так и лучатся восторженными улыбками — по-моему, я никогда не видела их такими беспечными и довольными.

— А теперь обещанное мороженое! — провозглашает внук фрау Ридель, и подоспевший официант ставит перед нами креманки с различными сортами мороженого. Я не заметила, когда Марк успел сделать заказ, но каждый разбирает с подноса лакомство по своему вкусу и предпочтению, словно он наперед знал, кто и что станет заказывать и просто предупредил их желания.

— А это твое, Ханна, — протягивает он запотевшую креманку с ванильным мороженом, сдобренным обильной порцией карамели. Мое любимое! Даже слюнки текут в предвкушении. И потому смотрю на парня большими, удивленными глазами, в которых так и читается «как ты узнал об этом?» В его же улыбающихся глазах я как будто бы прочитываю ответ: «Не ты одна можешь делать удивительно точные догадки!»

Растапливаю на языке яркий вкус ванили с карамелью и чувствую, как мое сердце не перестает усиленно ухать, почти заглушая веселый разговор за столом — не хочу, чтобы этот день заканчивался.

… И он продолжается. Сначала мы опустошаем наши креманки, вылизывая их почти дочиста, а потом удивленно ахаем, когда дородный маленький итальянец, изъясняющийся на немецком с незабываемым для слуха акцентом, приносит нам вместо счета шоколадный маффин с единственной горящей свечой посередине и восторженно провозглашает:

— Сеньорита Мелисса, позвольте поздравить вас с незабываемый день пятнадцатилетия! Вы так очаровательны, что я желать вам только оставаться такой долго… еще очень долго. С днем рождения, моя юная сеньорита! Вы можете дуть свечка.

Я вижу блестящие от восторга глаза дочери, когда она задувает свечу на своем шоколадном маффине, потом она порывисто обнимает старушку в красном блейзере, но та покачивает головой:

— Вообще-то, милая, это не я придумала, — и она одаривает внука виноватой полуулыбкой, мол, прости, что сдала тебя, так уж вышло.

— Спасибо, Марк! — сжимает Мелисса его руку, и в моей груди что-то снова болезненно екает.

«Не сметь», приказываю самой себе, приклеивая на лицо нейтральную улыбку полной невозмутимости, помимо приличествующего месту радостного восторга, конечно.

— Отщипни и ты, мама! — сует мне в руки свой маффин Мелисса. — На счастье!

И я отщипываю крохотный кусочек, сую его в рот и тщательно пережевываю. Теперь-то я точно стану счастливой и абсолютно беззаботной! Именинные маффины, как известно, творят чудеса.

Концерт в парке запоминается мне даже не музыкой, а самой атмосферой происходящего: множество людей объединены единым порывом — приобщиться к прекрасному. Я, пожалуй, могла бы тоже ему поддаться, порыву к прекрасному, хочу я сказать, да только ноющая поясница никак не дает возможности воспарить духовно над физическим неудобством. Я мучаюсь долгих двадцать минут, пока Марк наконец не поднимает меня на ноги и не увлекает в сторону детской площадки, где Ёнас резвится в компании других детей.

— Ты устала, — говорит он. — Наверное, стоило бы уже отвезти тебя домой… Как твоя спина?

— Побаливает, — честно признаюсь я. — Очень хочется вытянуть ноги и полежать на мягком диванчике.

— Жаль, но как раз сегодня я оставил свой диван дома, — шутливо отзывается мой собеседник. — Придется обойтись джинсовкой, — и он подводит меня к деревянной лавочке. — Давай помогу получше устроиться.

— Правда, не стоит, — смущенно лепечу я, пока Марк подсовывает под мою поясницу свою свернутую джинсовку.

Только он слишком увлечен, чтобы слушать мои жалкие попискивания, или, может, просто не считает нужным обращать на них внимание.

— Так лучше? — заглядывает он мне в глаза. И получает кивок головой. — Тебе не стоит так переутомляться, мне стоило подумать об этом заранее. Прости. — И снова смотрит своими небесно-серо-голубыми глазами, от которых я в очередной раз впадаю в сладкую кому (в лучшем смысле этого слова, конечно), то есть вспоминаю чувство умиротворения, баюкающего меня там, в небытии, словно в коконе. И потому слова сами срываются с языка:

— Могу я тебя нарисовать?

Надо же, я кажется, шокировала его своим неожиданным вопросом: Марк потирает подбородок, и короткие щетинки забавно скребутся о его ладонь. Невольно улыбаюсь.