Тот, что держит за руку - [53]

— О боже, — охает в этот момент моя девочка, выхватывая из коробки нечто изумрудно-зеленое и воздушное, — она сделала это! Глазам своим не верю, — лучится она чистым восторгом.

Я тоже не верю своим глазам, ведь вся эта ослепляющая зелень, способная соперничать по красоте с альпийскими лугами, на поверку оказывается миленьким сарафаном с рукавами-фонариками и юбкой-солнцем, который Мелисса, моя маленькая готка-Мелисса, прижимает к себе, расправляя по своей ладной фигурке и при этом радостно улыбаясь.

Когда это ей стали нравиться подобные вещи? И почему я об этом ничего не знаю? Это как если бы я была ребенком и мне вдруг сказали, что Санты не существует — это подрывает все устои мироздания, это просто сносит их под чистую.

— Нет, — вдруг шмякаю я этим крохотным словам прямо по счастливой физиономии моей дочери (это почти как бросить в лицо перчатку!), — ты не можешь принимать от незнакомого человека такие подарки! В конце концов это не коробка конфет, Мелисса… — Мой голос сбивается на еле слышный шелест, и я заканчиваю почти мысленно: — Платье — это не коробка конфет, это уже слишком…

Мне неловко смотреть в глаза нашего гостя, но мне думается, что он выглядит почти таким же бледным и испуганным, каковой чувствую себя и я сама в этот самый момент, мы, должно быть, зеркально отражаем друг друга, только, я уверена, бледен он не потому, что стоящая между нами девочка сверлит меня до боли разочарованным, презрительным взглядом. К нему этот взгляд не имеет никакого отношения…

Мелисса стискивает кулачками свою изумрудно-ослепляющую обновку.

— У меня день рождения, — отчеканивает она слишком спокойным голосом, — и это мой подарок…

— Ты не можешь его принять, — твердо повторяю я, хотя внутри меня всю изрядно потряхивает. — Марк, извините меня, — заставляю себя посмотреть в лицо молодого человека, — но такие подарки… они… они слишком интимные… они обязывают…

— К чему? — саркастически заламывает бровь Мелисса. — К чему, по-твоему, меня обязывает это платье?

Она вскидывает голову, подобно норовистой кобылке, и прожигает меня почти немигающим взглядом. Боже, я почти боюсь собственную дочь! И потому, наверное, обращаюсь не к ней, а к нашему… яблоку раздора:

— Марк, поймите меня правильно, — цежу торопливо и рвано, — ей всего лишь четырнадцать, ну то есть уже теперь пятнадцать, но это все-таки так мало… она почти ребенок! Мой ребенок. Я… я не могу позволить… я…

Мой голос мигает, корчится и затухает, подобно задутой свече, почти такой же потухшей я ощущаю себя изнутри — один перегоревший пепел и тоска.

— Мам, — окликает меня Мелисса, — по-твоему, я влюблена в него, да? Ты потому так неприязненно ведешь себя с Марком? Думаешь, я запала на этого взрослого парня в пижонских футболках, — она прищуривает густо подведенные глаза. — Могла бы просто спросить и не мучить себя напрасными подозрениями! — теперь она отворачивает лицо в сторону Марка и с горечью добавляет: — Представляешь, она думает, что я запала на тебя! — и с улыбкой: — Да у него же есть девушка, мам. И для полной ясности все же добавлю: Марк, я не люблю тебя!

— Я тебя тоже, — просто говорит тот, и я не слышу в его голосе ни капли неискренности.

Так мы и стоим несколько томительных секунд, перетекающих в вечность, пока молодой человек наконец не произносит:

— Думаю, будет лучше, если я уйду.

— Нет, — почти неистово восклицает Мелисса, вцепившись в руку парня своими пальцами. — Это мой день рождения, и я никому не позволю его испортить, — она подходит к столу и начинает кромсать несчастный торт с остервенелым неистовством озверевшего мясника. — Я обещала угостить тебя тортом, — приговаривает она при этом, обращаясь к Марку, — и сейчас мы будем есть торт.

Когда она шмякает на тарелку огромный кусок, оскверненного жестоким обращением, праздничного торта, Марк кладет руку ей на плечо и тихо произносит:

— Мелисса, прости, но я все-таки пойду.

Вижу, как у нее подрагивает нижняя губа, как она мучительно пытается справиться с самой собой, и эти невыплаканные слезы представляются мне ужаснее всяких слов: я не помню, когда в последний раз видела свою дочь плачущей, разве что в трехлетнем возрасте, когда она разбила коленку во время езды на трехколесном велосипеде.

— Ты ничего не понимаешь, — говорит она дрогнувшим голосом, — ты не понимаешь, как много он сделал для тебя… Если бы не Марк, если бы мы с ним не боролись за твоего ребенка, то его бы и вовсе сейчас не было. Они хотели сделать аборт, говорили, ребенок может замедлить твое выздоровление, и отец был готов уступить им, он бы позволил им это убийство, но ты ведь ничего об этом не знаешь, не так ли?

— Мелисса, — пытается урезонить ее парень.

Уж не предостережение ли в его голосе?

— Это он лечил Ёнаса, когда у него была высокая температура, и я с ума сходила от мысли, что он может умереть. Отца не было рядом, и мне некому было помочь…

— Мелисса, не надо, — Марк снова касается ее руки, но та отмахивается от него, не желая замолкать.

— Это он сидел рядом, когда мое сердце было разбито… и это он познакомил меня со своей ба… и платье это она мне купила. Марк тут не при чем…