Тоска по бесконечности - [17]

В словах Аспекта Париж ощутил слабый привкус гордости. Корабли людей снова набирали скорость, торопясь уйти из сферы действия призрачных «нитей». Запас разрядов огромного вольтажа мог оказаться неограниченным.

Неподалеку от края сверкающего диска, никак не реагируя на царящие здесь штормы и смерчи, вращалось странное, Покрытое пятнами серое цилиндрическое тело.

Вот оно! Цилиндр явно был делом рук мехов.

- Дворец Человека, - произнес Париж, сам не зная почему.

В ЗАКРОМАХ

- Мне приснился этот страшный сон, и я проснулся. Оказалось, что это была реальность.

- Должно быть, нас в этом темном, ровном помещении, почему-то закруглявшемся где-то наверху, были многие тысячи. Я мог смотреть вверх моим единственным глазом и видел, что и потолок заполнен нами, рассаженными в специально подготовленные места.

- Я весь покрыт сетью вен - длинных, толстых и синих. Но есть мне все равно хочется.

- Моя мать тоже здесь, всего лишь в нескольких метрах от меня, но я узнал ее только по рыданиям, которые очень похожи на ее плач, а больше ничем эта тварь на мать не похожа.

- Мне удалось высвободить руку и выдавить себе один глаз, так что я не должен был больше видеть ее, но они починили мне глаза и сказали, что все это - часть моей экспрессии и теперь я должен смотреть все время, ибо они отрезали мне веки и к тому же перестали выключать свет.

- Мне не жарко, но все равно это Ад, и мы шепчемся друг с другом об этом, а также о том, что он будет существовать вечно и во веки веков, да святится имя Твое, аминь.

Это была обитель, выдержанная в тонах белого мела, и красной крови, обитель ромбовидных глаз и хриплых песен.

Париж и одиннадцать пилотов, оставшихся в живых, нашли шлюз, взломали его и вошли в громадное помещение внутри вращающегося цилиндра. Париж шел мимо предметов, на которые нельзя было смотреть долго, и не мог понять смысла увиденного.

Струи непонятных запахов, бормотание голосов, слова, похожие на щебет сошедших с ума птиц.

Некоторые из предметов уже даже не напоминали людей, они скорее походили на согнутые трубы, изготовленные из отливающей воском плоти. Другие походили на движущиеся комки маслянистой желчи. Какой-то мужчина стоял на одной руке, его живот напоминал мехи аккордеона, а когда он двигался, то по всему телу у него образовывались овальные щели, из которых наружу выплывал желтый туман, а изо рта выходили разделенные долгими паузами тоскливые слова: «Я… есть… священный… замысел…» Потом следовал полузадушенный вздох и: «Помогите… мне… станьте… такими же… как… я…»

Откуда-то несло вонью, как из отхожего места. Прямо в глаза Парижа уставилась женщина. Она молчала, но по ее коже с тихим журчанием стекали струйки мочи. Рядом с ней стояла маленькая девочка, изображающая концертный рояль, веревочные розовые струны которого яростно краснели, когда начинали говорить разом.

Двенадцать пилотов были ошеломлены и не находили слов. Кое-кто из них обнаружил деформированные почти до полной неузнаваемости варианты людей, с которыми они были когда-то знакомы. Встречались и люди из далекой древности и из мест, которые никому не были известны.

Париж обнаружил проход, уставленный содрогающимися парами, занимавшимися сексуальными актами с помощью органов, которые природа вовсе не предусмотрела для подобной цели - вроде патрубков со скользящими в них вкладышами. Были там и существа, которые щупали и гладили самих себя во все возрастающем темпе, пока не впадали в полное безумие, визжали и орали вновь прорезавшимися ртами, затем утихали, но лишь затем, чтобы возобновить все те же действия во все убыстряющемся ритме.

Одного из жителей Изиды вырвало.

- Мы обязаны спасти их, - сказал он Парижу, когда тот подошел помочь ему.

- Да, сэр, - согласилась женщина-пилот. Выжившие люди жались друг к другу, подталкиваемые неизбывным ужасом.

Уродливая скульптура, изображавшая кишечник, из которого росли зеленыелистья, с трудом выдавила из себя слова: «Нет… я… не… хочу…»

Париж чувствовал, что страхи и тревоги последних часов уходят прочь и их сменяет какое-то непреклонное чувство, которое он никак не может облечь в слова и выдавить их из глотки. Он покачал головой. Женщина начала было спорить, говоря, что им следует отобрать те статуи, которые были изуродованы меньше и позже других, и постараться устранить сделанные в них изменения.

Наконец-то он нашел нужные слова:

- Они хотят уйти. Послушайте их.

Из длинного прохода, казалось, уходившего в бесконечность, слышались бормотание, стоны, корпускулярная симфония страданий и поражений, которая своими ритмами и невнятными каденциями невольно вызывала видение длинного черного туннеля, полного руин и бедствий, которые стали уделом человечества здесь, в Центре галактики, многие тысячелетия назад.

Париж молчал. Вслушивался. В мозгу со скрипом шевелились извилины… Им было неподъемно тяжело. Но они постигали.

Скульптуры Богомола отражали совершенно искаженное представление о человеке. Богомол стремился выразить суть каких-то отдельных мгновений, воспоминания о которых мелькнули в ограбленных им умах гибнущих людей, но то, что он получал, не было и не могло быть точной копией их сущности. Эта сущность лежала в том, что было-извлечено ими из потока, мчавшегося со скоростью миллиарды битов информации в секунду. А в судорожное мгновение, в длящуюся долю секунды боль смерти, люди кромсали свою Вселенную электрохимическими клинками, отсекая от себя только крошечную частичку своего «я».