Тоска небывалой весны - [91]

На другой день Лермонтов и Столыпин призвали писаря комендантского управления, который составил необходимые рапорты. Комендант велел им пройти медицинскую комиссию, врачи обнаружили у них лихорадку и ревматизм –– обычные болезни кавказских военных, а так как госпиталь был переполнен, то предложили им ехать в Георгиевск. Столыпин и Лермонтов тут же наврали, что выпили уже по 29 стаканов минеральной воды и не намерены прекращать начатое лечение. Комендант разрешил им остаться.

Что представлял собой Пятигорск в ту пору, рассказывает в своих «Записках декабриста» Н. И. Лорер:

«В то время съезды на Кавказские воды были многочисленны. Кого, бывало, не встретишь на водах! Какая смесь одежд, лиц, состояний! Со всех концов огромной России собираются больные к источникам в надежде — и большею частью справедливой — исцеления. Тут же толпятся и здоровые, приехавшие развлечься и поиграть в картишки».

Чиновник Пятигорской военной прокуратуры Василий Иванович Чиляев, узнав, что Лермонтов и Столыпин подыскивают жилье, предложил им свой флигель, объяснив, что дом уже занят князем Александром Васильчиковым и Сергеем Трубецким. Поехали, посмотрели. Обыкновенная мазанка под соломенной крышей, четыре небольшие комнаты и открытая веранда, которую здесь называли балконом. Лермонтов встал на веранде; через забор –– дворик Верзилиных, где квартировал Мартынов.

Соседство Мартынова, Васильчикова и Трубецкого вполне устраивало, и молодые люди дали Чиляеву задаток. В домовой книге Чиляева сохранилась запись: «С коллежского секретаря Александра Илларионовича князя Васильчикова из С-Петербурга получено за три комнаты в старом доме 62 руб. 50 коп. серебром, с капитана Алексея Аркадьевича Столыпина и поручика Михаила Юрьевича Лермонтова из С-Петербурга получено за весь средний дом 100 руб. серебром».

В доме Михаил Юрьевич выбрал для себя две комнаты, оклеенные простой бумагой, окрашенной домашним способом. Обстановка тоже была простая, но зато из окна кабинета был виден цветущий сад. Две другие комнаты занял Монго.

Как оказалось, в соседстве жили товарищи по лейб-гвардии Гусарскому и Гродненскому полку, и среди них Александр Арнольди, с которым Лермонтов подружился в «сумасшедшем доме».

«На дворе дома, нами занимаемого, во флигеле поселился Тиран, по фасу к Машуку подле нас жил Лермонтов со Столыпиным, а за ними Глебов с Мартыновым. Лермонтов, который при возникающей уже своей славе рисовался — и сначала сделал вид, будто меня не узнает, но потом сам первый бросился ко мне на грудь и нежно меня обнял и облобызал. Раз или два в неделю мы собирались в залу ресторации Найтаки и плясали до упаду часов до двенадцати ночи, что, однако, было исключением из обычной водяной жизни, потому что обыкновенно с наступлением свежих сумерек весь Пятигорск замирал и запирался по домам.

Я часто забегал к соседу моему Лермонтову. Однажды, войдя неожиданно к нему в комнату, я застал его лежащим на постели и что-то рассматривающим в сообществе Сергея Трубецкого и что они хотели, видимо, от меня скрыть. Поздно заметив, что я пришел не вовремя, я хотел было уйти, но так как Лермонтов тогда же сказал: “Ну, этот ничего”, — то и остался. Шалуны товарищи показали мне целую тетрадь карикатур на Мартынова, которые сообща начертали и раскрасили. Это была целая история в лицах, вроде французских карикатур, где красавец, бывший когда-то кавалергард, Мартынов был изображен в самом смешном виде» (А. И. Арнольди).

Лермонтов, кроме того что весело проводил время и принимал ванны, занимался литературным трудом. Окно его кабинета выходило в сад, и он работал при открытом окне. Он замыслил трилогию –– три романа из трех эпох жизни русского общества. Первый –– о Пугачеве и суворовских походах, второй –– период Отечественной войны 1812 года: показать в нем «действие в сердце России и под Парижем» с развязкой в Вене. Третий мыслился как изображение эпохи после восстания декабристов. В нем Лермонтов хотел описать события из кавказской жизни, с Тифлисом при Ермолове, его усмирение Кавказа, персидской войной, среди которой погиб в Тегеране Грибоедов. На осуществление такого грандиозного замысла необходима была отставка, сведения Государственного архива и многочисленные поездки.

Гуляя по городу, Михаил Юрьевич встретил полковника Морица Христиановича Шульца, с которым познакомился в первую ссылку. Вспомнили общих товарищей, и Шульц рассказал, как в сражении за Ахульго два года назад, указывая путь штурмовой колонне Апшеронского полка, был тяжело ранен пулей навылет. В горячке боя о нем не сразу вспомнили, и он долго лежал под палящим солнцем.

–– Скажите, что вы чувствовали, когда лежали среди убитых и раненых? — спросил Лермонтов.

–– Что я чувствовал? Я чувствовал, конечно, беспомощность, жажду; но в полузабытьи мысли мои часто неслись далеко от поля сражения, к той женщине, ради которой я очутился на Кавказе... Помнит ли она меня? Чувствовала ли, в каком жалком положении ее жених?