Тоска небывалой весны - [38]

«Он /Лермонтов/ давал всем различные прозвища в насмешку» (Е.Ростопчина). Почему же именно Лермонтов и почему в насмешку? Прозвища давали и другие, так было заведено в Школе, как, впрочем, и в Царскосельском лицее, где Кюхельбекер был Кюхля, Пушкин –– Обезьяна, Мясоедов –– Мясожоров, Яковлев –– Паяц... «Он получил свое, –– добавляет Ростопчина. –– К нам дошел из Парижа особый тип, с которым он имел много сходства, — горбатого Майё, и Лермонтову дали это прозвище вследствие его малого роста и большой головы, которые придавали ему некоторое фамильное сходство с этим уродцем». Знал бы Лермонтов, с уважением относившийся к поэтическому таланту Ростопчиной, благоволивший ей, что после его смерти она будет чернить его перед Александром Дюма!

Лермонтов был теперь «старший», и, по внедрившемуся обычаю, «воспитывал» новичков. В учебниках древней истории говорилось, что в третьем веке до нашей эры жил непокорный народ мавританцы, его легковооруженные всадники –– нумидийцы –– совершали набеги против враждебных племен. Лермонтов создал свой «нумидийский эскадрон». Проделки «эскадрона» происходили ночью.

«Как скоро наступало время ложиться спать, Лермонтов собирал товарищей в своей камере; один на другого садились верхом; сидящий сверху «кавалерист» покрывал и себя и «лошадь» простыней, а в руке каждый держал по стакану воды; эту конницу Лермонтов называл «нумидийским эскадроном». Выжидали время, когда обреченные жертвы заснут. По данному сигналу эскадрон трогался с места в глубокой тишине, окружал постель несчастного и, внезапно сорвав с него одеяло, каждый выливал на него свой стакан воды. Вслед за этим кавалерия трогалась с правой ноги в галоп обратно в свою камеру» (Н. С. Мартынов).

«Лермонтов, Лярский, Тизенгаузен, братья Череповы, Энгельгардт, плотно взявши друг друга за руки, быстро скользили по паркету, сбивая с ног попадавшихся им навстречу новичков. Ничего об этом не знавши и обеспокоенный стоячим воротником куртки и штрипками, я длинными шагами ходил по продолговатой, не принадлежащей моему кирасирскому отделению легкокавалерийской камере, с недоумением поглядывая на быстро скользящих мимо. Эскадрон все ближе и ближе налетал на меня; я сторонился, но когда меня приперли к стоявшим железным кроватям и сперва задели слегка, а потом, с явно понятым мною умыслом, Тизенгаузен порядочно толкнул плечом, я, не говоря ни слова, наотмашь здорово ударил его кулаком в спину, после чего «нумидийский эскадрон» тотчас рассыпался по своим местам, также не говоря ни слова, и мы в две шеренги пошли ужинать. За ужином был вареный картофель, и когда мы, возвращаясь в камеры, проходили неосвещенную небольшую конференц-залу, то я получил в затылок залп вареного картофеля и, так же, не говоря ни слова, разделся и лег на свое место спать. Этот мой стоицизм, вероятно, «эскадрону» понравился, так что я с этого дня был оставлен в покое, тогда как другим новичкам, почему-либо заслужившим особенное внимание, месяца по два и по три всякий вечер, засыпающим, вставляли в нос «гусара», то есть свернутую бумажку, намоченную и усыпанную крепким нюхательным табаком. Этим преимущественно занимался шалун Энгельгардт, которому старшие не препятствовали» (В. В. Боборыкин).

«Как ни странным покажется, но справедливость требует сказать, что, несмотря на такое преобладание между юнкерами школьного ребяческого духа, у них было развито в сильной степени дело чести. Мы отделяли шалость, школьничество, шутку от предметов серьезных, когда затрагивалась честь, достоинство, звание или наносилось личное оскорбление. Мы слишком хорошо понимали, что предметами этими шутить нельзя, и мы не шутили ими. В этом деле старые юнкера имели большое значение, направляя, или, как говорилось обыкновенно, вышколивая новичков, в числе которых были люди разных свойств и наклонностей. Тем или другим путем, но общество, или, иначе сказать, масса юнкеров достигала своей цели, переламывая натуры, попорченные домашним воспитанием, что, в сущности, и не трудно было сделать, потому что одной личности нельзя было устоять против всех.

Нужно сказать, что средства, которые употреблялись при этом, не всегда были мягки, и если весь эскадрон невзлюбит кого-нибудь, то ему было не хорошо. Особенно преследовались те юнкера, которые не присоединялись к товарищам, когда были между ними какие-нибудь соглашения, не любили также и тех, которые передавали своим родным, что делалось в школе, и это потому, что родные, в особенности маменьки, считали своею обязанностью доводить их жалобы до сведения начальства. Предметом общих нападок были вообще те, которые отделялись от общества или заискивали перед начальством, а также натуры вялые, хилые и боязливые. Нельзя не заметить при этом, что школьное перевоспитание, как оно круто ни было, имело свою хорошую сторону в том отношении, что оно формировало из юнкеров дружную семью, где не было места личностям, не подходящим под общее настроение» (