Торжество любви - [59]

Принц говорил оживленно и особенно убедительно. Гастингс слушал затаив дыхание, он не мог оторваться от оживленного лица молодого человека, который скоро должен держать скипетр Великобритании. Какая будущность открывалась ему!

— Ваше королевское высочество, — низко поклонился Гастингс, — можете на меня рассчитывать, и мне кажется, что господствующее теперь в Англии управление своей тяжелой рукой может только задавить все, что при свободе поднялось бы на службу отечеству.

Маркиз взглянул на портьеру, маскировавшую дверь в соседнюю комнату; казалось, тяжелые складки слегка дрогнули, и легкая улыбка заиграла у него на устах.

— Но, — прибавил Гастингс, помолчав немного, — картина, которую ваше высочество только что нарисовали мне, навсегда останется мечтой. Мистер Фокс враждебно настроен ко мне. Вы, наверно, знаете, ваше высочество, что оппозиция возводит против меня ложное обвинение и выставляет мои труды как преступление! Люди, способные на это из ненависти, зависти и недоброжелательства, вряд ли когда-нибудь согласятся действовать заодно со мной, да и моя гордость, на которую я имею право, не позволит мне подать им руки!

— Вы слишком горячо принимаете все к сердцу, сэр Уоррен, — улыбнулся принц, — смею вас уверить, что Фокс вам не враг, что он удивляется и восхищается вашими делами, как и я. Францис вас ненавидит, он хотел прославиться в Индии, но рядом с вами он не нашел простора своему тщеславию. Он сбил Бурке с толку, и тот горячится, думая, что защищает гуманность.

— Гуманность! — пожал плечами Гастингс. — Пустое слово, когда дело идет о низложении деспотов Индии!

— Я знаю, сэр Уоррен, но Бурке нельзя удержать. Пусть он делает по-своему, пока не остынет. Фокс не может и не хочет помешать, он знает, что дело для вас не опасно. Обвинение уже возбуждено, завтра оно будет рассматриваться и будет отклонено, как того желает сам король. Вы сделаетесь пэром и членом тайного совета, и тогда вы свободны, вы можете выбирать новые пути, чтобы оказывать отечеству новые услуги.

— Ваше королевское высочество может на меня рассчитывать! — заявил Гастингс с восторгом во взоре. — Я буду крепко стоять около вас и надеюсь так же успешно сражаться с врагами Англии, как я это делал в Индии. Но пока не настанет то время, когда для Англии взойдет новое солнце, я буду работать и подготавливать будущее.

— Этот момент, — заметил принц, — может скоро настать; мой отец болен, кое-где поговаривают уже о регентстве…

— Но, — с жаром остановил его Гастингс, — Англии нужен ясный, сильный королевский разум, и долг обязывает сказать об этом; необходимо, чтобы народ это знал!

Принц пожал ему руку. Опять пошевелились складки портьеры, и послышался легкий шорох.

— Мы одни? — спросил принц. Он поспешил к заветной двери и отдернул портьеру. Слабо освещенная комната оказалась пустой.

— Там мои внутренние комнаты, — объяснил маркиз, — и никто не может в них проникнуть.

Лакеи открыли двери в столовую, дворецкий доложил, что ужин подан.

Небольшое общество собралось за богато и со вкусом убранным столом, который ярко освещали свечи, в то время как внизу из боковой двери выходил человек, закутанный в плащ; он сел в карету, быстро умчавшую его на Даунинг-стрит.

Принц Уэльский весь вечер блистал остроумием и несколько раз затрагивал разные области серьезных знаний.

Гастингс вторил ему, обнаружив глубокое понимание затронутых принцем вопросов. Но все же принц возвращался к ожидавшим его серьезным политическим задачам, разрешение которых видел в процветании Англии, а будущность — в ее всемирном владычестве.

Гастингс вернулся домой, озаренный такими надеждами, о которых он раньше и не мечтал. Каким мизерным показалось ему высокомерное заступничество Питта; ведь будущее в его руках, и имя Питта померкнет в сравнении с теми делами, на которые он считал способным себя.

На следующий день нижняя палата в полном составе разбирала второе обвинение против бывшего генерал-губернатора Индии.

Питт явился довольно поздно и занял свое место на министерской скамье. Он, как потом узнали, позвал к себе перед заседанием лорда Дундаса и долго с ним беседовал.

Фокс тотчас же начал свою речь, обвиняя Гастингса в его бесчеловечном обращении с падишахом Бенареса Шейт-Сингом. Он говорил, как всегда, блестяще. После него говорил Филипп Францис и вылил целый ушат своей ненависти на Гастингса, который, холодно улыбаясь, сидел в ложе для публики.

Затем поднялся Питт. Он говорил очень подробно, вполне признавая и ловкость, и энергию, и высокие заслуги генерал-губернатора. Он жестко осудил Филиппа Франциса за его поведение в Индии, и вся его речь стала блестящей похвалой управлению Гастингса Индией. Он объявил, что по договорам Гастингс имел полное право обложить падишаха Бенареса денежным штрафом, который он взыскивал силой; но штраф, назначенный губернатором, оказался слишком велик, и потому он присоединяется к обвинению.

Наступило гробовое молчание. Сам Фокс смотрел с удивлением на своего противника, сторонники министерства не могли сразу понять такой перемены.

Гастингс побледнел, подумав, что он ослышался, но Питт еще раз сказал ясно, что стоит за обвинительный приговор.