Торпедоносцы - [9]

Погруженный в думы, Михаил Борисов теребил пальцами кончик своего чуба и слушал негромкий голос командира. Ситяков говорил медленно, будто взвешивал каждое слово. И слова эти бередили душу летчика. Ему казалось, что то были не слова, не звуки человеческого голоса, а… гвозди. Каждый гвоздь был мыслью — ясной и острой. Конечно, потерять навсегда друга — горе большое. Конечно, за друга надо отомстить, и он, Борисов, готов мстить. Он завтра же откроет счет, поверженных врагов. Как этого добьется, он еще не знал и не представлял. Да разве дело в представлении? Главное, встретить врага, а там пусть свое слово скажут пулеметы и торпеда! Недаром же еще в училище, а потом на Ладоге он считался самым метким!..

Сквозь дымку мыслей донесся глуховатый голос командира:

— Борисов! У вас завтра тоже первый бой? Вы подготовились к нему? Представляете, как он будет протекать?

— Представляю. Нас же учили.

— Соколова тоже учили…

— Мы, Федор Андреевич, до вашего прихода говорили о причинах гибели Соколова, — Мещерин оторвал кусок газеты, раскрыл табакерку и принялся сворачивать цигарку. — В атаку Валентин бросился смело, зениток не испугался, с боевого курса не свернул! Погиб героем!

Ситяков кашлянул. Голос его зазвучал тверже:

— Я преклоняюсь перед храбростью Валентина Соколова, но хочу, чтобы летчики меня правильно поняли. И мне, и вам, и нашей Родине нужна не гибель, даже самая геройская, а победа. Победа живых! А чтобы победить, одной смелости и храбрости мало. Нужно умение тактически грамотно мыслить. Бой — это не только, когда, образно выражаясь, противники скрещивают оружие. Бой — это всегда, и прежде всего, столкновение умов, испытание нервов, воли, силы! Он ошибок не прощает. Побеждает только тот, кто умнее, сильнее, изворотливее, если хотите. Нужно понять, дорогие мои соратники, что немец не дурак, как его иногда представляют. Он не хочет погибать от твоей пули, от торпеды. Наоборот, сам хочет убить тебя, твоего товарища и потому воюет умно, расчетливо, хитро! Вы посмотрите, сколько даже на транспортные суда они напичкали всяких зенитных средств? В начале войны там стояло по одной, две пушки и пара, другая зенитных пулеметов. А теперь? Как правило, четыре, шесть зениток среднего калибра, а вместо пулеметов — от двух до десяти спаренных и даже счетверенных установок автоматических пушек «эрликонов»! Теперь каждый транспорт — это сильно вооруженное военное судно! В бою оно выплескивает за минуту целый ливень раскаленного металла, целясь в ваш самолет, в вас. Поэтому сейчас, увидев противника, нельзя опрометчиво бросаться на него. Сначала надо все взвесить, трезво оценить: чем, какими средствами он располагает, как и где они установлены? Найти в его обороне слабое место и только тогда, не страшась, не жалея ничего, даже жизни, ты обязан ударить его в это самое слабое место — ударить точно, расчетливо, смертельно для него… Ты, Борисов, боксом не увлекался?

— Нет, не пришлось. Вот Гриша Зубенко у нас боксер.

— Та-а! Когда то было! — отмахнулся богатырь. — Ще до войны в Ворошиловградской авиашколе.

— Значит, занимался? Тогда скажи, что главное, какую цель преследует боксер, ведя бой?

— Нокаут.

— Верно, Зубенко! В тютельку! Боксер серией обманных финтов, маневрированием по рингу старается усыпить бдительность противника, обмануть его, заставить раскрыть оборону, обнажить ту самую слабую точку, ударом в которую и достигается нокаут. Тысяча финтов — и всего один удар! В этом отношении торпедоносец сродни боксеру. Вот такой единственный удар и нужно готовить в торпедной атаке.

Лица летчиков по-прежнему хмурились, но было видно, что печаль уступала место пробуждающемуся профессиональному интересу. Командир полка чутко уловил изменение настроения, потянулся через стол, придвинул авиамоторный поршень, приспособленный под пепельницу, взял из стопки несколько костяшек домино и расположил их вокруг поршня — получился конвой: поршень изображал транспорт, домино — корабли охранения. Все подошли к столу. А Ситяков взял из рук Рачкова мундштук, положил его на стол напротив костяшки домино, показал:

— Я атакую отсюда, с носа. Какие корабли охранения будут стрелять по мне, Богачев?… Правильно! Эти четыре и транспорт. А если с кормовых секторов? — мундштук передвинулся вправо. — Только два и опять транспорт… А если я атакую не один, а в паре с топмачтовиком? — Федор Андреевич взял мещеринскую цигарку и положил ее левее мундштука. — Сколько теперь на мою долю придется?

Упрощенная модель боя рассказала летчикам больше, чем десятки советов. Вокруг стола разгорелась борьба мнений. Особенно рьяно отстаивали свои варианты Рачков и Богачев. Заварин встретился взглядом с глазами командира полка и уловил в них скрытую торжествующую искру.

— Еще древние говорили, что в споре рождается истина. — Флаг-штурман взял мундштук и цигарку, вернул их владельцам. — Истина уже родилась. Можно копья больше не ломать. Вы, Богачев, и вы, Рачков, теоретически мыслите правильно. Только бой — это не только тактика, но и чрезмерная нагрузка на психику человека. Не понимаете? В бою по атакующему самолету, то есть по тебе, Рачков, стреляет все, что может на корабле стрелять. Если бы мы, летчики, могли слышать все звуки выстрелов, которыми противник осыпает нас, то, вероятно, оглохли бы и не смогли не только воевать, а просто одурели бы от того адского грохота. К счастью, за гулом моторов мы эти звуки не воспринимаем. Зато глаза видят все!