Торопись с ответом (Короткие повести и рассказы) - [30]

Добиться — мне не очень-то нравилось это слово. Оно слишком напоминало мне его отца. Но какой смысл Кирилл вкладывал в него? Я успокаивала себя: так ли уж худо, если мальчик в семнадцать лет хочет заявить о себе, ставит перед собой большую цель. Придет время, думала я, и Кириллу откроется и другая сторона жизни, связанная с духовными исканиями, с моральной ответственностью перед людьми, обществом…

— Скажи мне, — спросила я его в один из вечеров, когда мы были с ним вдвоем, — а время, проведенное с друзьями, ты тоже считаешь потерянным?

— Да, — ответил он, не отрываясь от книги.

— А с Викой?

Кирилл поднял голову, словно услышал что-то неожиданное, помедлил и снова уткнулся в свои страницы.

— А со мной? — упрямо продолжала допытываться.

— Это другое дело… — он сказал это неуверенно, очевидно, чувствуя, как колеблется почва под его теорией…

Ну, что ж, подумалось мне, вероятно, так устроена жизнь: когда мы молоды, мы, не раздумывая, берем все, что сделано до нас и для нас, и, лишь повзрослев, начинаем отдавать… И начинаем понимать, что жизнь другого человека — это целый мир, что отгородившись от людей, мы теряем себя. Юность эгоистична, утешала я себя. И все же я чувствовала: в моих рассуждениях что-то не так, что-то не сходится. Ведь его товарищи жили не так.

А Кирилл? Неужели наука для него — это он сам в науке?

После разговора с ним я впервые так прямо начала думать об этом. И чем больше я присматривалась к Кириллу, тем сильнее росла моя тревога. Я чувствовала: все, что находится за пределами его интересов, его мира математики и физики, просто перестает существовать для него, теряет всякий смысл.

Я ошибаюсь? Сужу слишком строго, слишком лично? Может быть… Но мне становится страшно, когда я думаю о том, что произошло. Как он будет жить дальше, чем будет мерить свои поступки?

Мария Игнатьевна замолкает, задумывается. И вдруг, словно стряхнув с себя оцепенение, неожиданно говорит, и в голосе ее звучит затаенная надежда:

— А может быть, это все-таки возрастное? Мальчишеская корь? Он «переболеет» — и все пройдет… Бывает же всякое в этом возрасте, правда?

Из дневника Вики

18 июня.

Итак, школа позади! И как будто судьба ждала этого момента, когда я сдала последний экзамен, произошло то, о чем боялась и думать… Я еще не могу разобраться в этом, не знаю, как теперь сложится моя жизнь. Попробую написать все как было, хотя мне это очень трудно.

Мне было так хорошо, так радостно, когда я бежала вниз по лестнице, а Кир, как всегда, ждал меня в школьном садике. Он сдал экзамен утром, раньше всех, и ушел из школы. Потом из окна класса я видела, как он появился во дворе и затеял с малышами возню. А теперь он ждал меня, и будто что-то пело, звенело во мне, хотелось куда-то идти, бежать, все равно куда, лишь бы не сидеть на месте.

— Все в порядке? — спросил Кир и засмеялся, потому что спрашивать было не надо. Мы пошли к реке. День был чудесный — нежаркий, очень светлый, с белыми кучками облаков и глубоким, глубоким небом.

— Давай уплывем, — сказала я. — Далеко-далеко…

— На край света? — спросил Кирилл.

— Да.

— В Лапландию?

Я кивнула. Мне захотелось, чтобы сейчас началась сказка — Лапландия, Лапландия, гусиная страна! И пока Кир отвязывал лодку, я представила себе, как мы с ним плывем далеко, неизвестно куда, со всякими приключениями, и как Кир защищает меня…

Он греб, а я смотрела на воду, на серебряные блики, которые переливались и сверкали, как живые, а когда закрывала глаза, слышала скрип уключин и плеск воды, и какие-то далекие голоса на берегу… Потом долго-долго смотрела на небо, и мне казалось, что я делаюсь все меньше и легче, еще чуть-чуть — и меня не останется совсем, только одно небо кругом.

Я сказала об этом Киру. Он усмехнулся…

— Типичные высказывания эмоцика.

— А кто такие «эмоцики»? — спросила я. — Такие допотопные чудища — вроде динозавров?

— Вот именно, — ответил Кир. — И, как динозавры, обреченные на вымирание. К примеру, твой Андерсен, Ганс-Христиан. Мне искренне жаль его. Наверно, он был способен не только на свои красивые сказочки — мог бы заняться чем-нибудь стоящим, а? — он усмехнулся. — Как думает комиссар?

Вот всегда он так — лишь бы позлить меня.

— Сколько лет я тебя знаю, Кир? — неожиданно спросила я.

— Пять, десять, тысячу, — ответил он.

— Ну, вот. Целых тысячу, а все не могу понять, шутишь ты или вправду такой…

— А я хочу, чтобы ты поняла, — Кир произнес это так, что у меня все оборвалось. — Ведь ты для меня…

— Подожди. Не надо, — наверно, так я сказала ему, потому что у него вдруг пропал голос. — Скажи, когда я уйду. Ладно? Громко. На весь мир. И много раз…

Потом мы гуляли, пока не стало темно. И молчали. И только когда подошли к моему дому, Кир проговорил:

— Считай, что я это сказал. Много, много раз…

Он поцеловал меня, и я убежала.

15 июля.

Сегодня снова открыла свою тетрадку. Хотела сказать — случайно, но это была бы неправда. Когда все хорошо и когда не происходит ничего особенного, я не могу и словечка написать. Сколько раз пробовала — не получалось. А эти три недели были наверно самыми лучшими в моей жизни! Мы с Киром виделись каждый день — ходили купаться, катались на лодке, уезжали с ребятами на 65-й километр за малиной… Об этом с того раза не было сказано ни слова. Но для чего слова? Когда я вижу его лицо, улыбку, слышу его голос — и все во мне звенит от одного его взгляда?