Торквемада и испанская инквизиция - [9]

Отлучение, ожидавшее непокорных, не было пустой угрозой, несмотря на то, что имело отношение лишь к духовной сущности человека. Папская анафема влекла за собой те же последствия для провинившегося, что и проклятие жреца в древности.

Подвергнутые такому наказанию не могли быть принятыми на службу, не могли требовать каких-либо элементарных гражданских прав, включая право на существование. При болезни или несчастье к ним не следовало проявлять милосердия под страхом навлечь на себя такое же проклятие, а после смерти их останки запрещалось предавать земле по христианским обычаям.

Вследствие подобных постановлений и указов инквизиция, можно сказать, вступила во вторую стадию своей эволюции и приобрела строго церковный характер – иными словами, утвердилась как каноническая организация.

Именно папа Иннокентий III дал в руки церкви грозное оружие преследования и подал пример фанатизма и религиозной нетерпимости, которые стали беспощадным руководящим принципом Рима в последующих столетиях.

Глава III. ОРДЕН СВЯТОГО ДОМИНИКА

«Если вы вознамерились постичь совершенства, пойдите и продайте, что имеете, и раздайте бедным, и получите вы сокровища на Небесах; и придите и следуйте за Мной».

Несоответствие между этой заповедью Спасителя и положением в миру, которое занял Его наместник на земле, становилось все более разительным и достигло высшей точки с началом эры Ренессанса.

Римские плебеи середины первого века, собиравшиеся для обсуждения и взаимного обучения тому, как воплотить в жизнь новую доктрину любви и смирения, изустно принесенную с Востока, с ее неизвращенной простотой, еще не обремененную теологическими нагромождениями, не скованную догмами, были поистине бесконечно далеки от высокомерных, грубых римских христиан времен папы Иннокентия III.

Наследника апостола Петра – бедного рыбака из Галилеи! – возвели на папский трон с пышностью, превосходящей коронацию любого земного властелина. В миру он был обладателем значительных территорий, а в духовной сфере возглавлял империю, охватившую весь христианский мир, и усиливал свою верховную власть, извергая молнии анафемы, которую сам же изобрел. Его двор блистал облаченными в алые одежды бесшумными прелатами, патрициями в шитых золотом и серебром костюмах, полководцами в парадных мундирах, расфуфыренными щеголями и величественными сенаторами. Сам же Иннокентий на коронации был облачен в торжественные одеяния, вязанные из прекраснейшего руна, и был увенчан тройной диадемой из белых павлиньих перьев, охваченных пылающими спиралями золотых нитей, унизанных драгоценными камнями. На коронации короли прислуживали ему за столом, преклоняя колени: а принцы крови и патриции оказались в роли простых лакеев.

Со ступеней Латеранского дворца в день своего вступления на трон он швырял пригоршни монет в толпу римлян, восклицая: «Золото и серебро не для меня. Я отдаю тебе все, что имею!»

Но папская казна не пострадала от подобной «щедрости», поскольку источники ее богатства были неистощимыми. Иннокентия III окружала невообразимая роскошь: силой своего богатства он управлял развитием искусств и ремесел.

Церковная пышность не ограничивалась Римом и папским двором. Постепенно она пропитала самое тело церкви, поразила даже монашеские ордена. Забыв материальную непритязательность своих исходных принципов, они перешли на уровень баронской роскоши. Располагая обширными аббатствами с богатыми пашнями и виноградниками, святые отцы управляли сельскими округами и церковными приходами, облагая их налогами скорее как феодалы, чем как священнослужители. Столь надменным и аристократическим стал сам дух каноников, чьей миссией было проповедовать самую возвышенную из демократических доктрин, что церковь более не соответствовала плебейским и крестьянским слоям общества: она быстро становилась институтом патрициев и для патрициев.

Долго ли могло сохраняться такое положение, к каким результатам оно могло привести – об этом, наверное, бесполезно строить предположения. Факт заключается в том, что вниманием не обошли бедных и обездоленных. Причиной тому – появление двух людей, столь же близких по духу, сколь и несхожих, почти одновременно приехавших в Рим и встретившихся у подножия папского трона.

Каждый из них мог стать основателем новой концепции, если бы не обнаружил, что на свете уже существует идеальная религия. Оба – люди высокого происхождения, начинавшие в легких жизненных обстоятельствах: один, Франческо Вернардоне, – сын богатого купца из Ассизи²⁷ ; другой, Доминик де Гусман из Калаорры, – испанский дворянин.

Сегодня они известны в церковном календаре как Франциск Ассизский и Святой Доминик. Эту великолепную пару Данте не обошел вниманием в своем «Раю»:

Один пылал пыланьем серафима.

В другом казалась мудрость так светла,

Что он блистал сияньем херувима.

(Перевод М. Лозинского)

Святой Франциск, прославившийся добротой и милосердием, свойственными его поэтической, возвышенной натуре, и ставший наиболее почитаемым из всех святых, пришел из своего родного Ассизи умолять Отца Отцов разрешить ему объединить в орден уже собранных им босоногих сподвижников, чтобы они осуществляли предписание церкви о бедности и самоотречении и помогали о6ездоленным.