Торквато Тассо - [23]

Шрифт
Интервал

Чтоб, наконец, меня совсем забыли, —
Вот для чего советуют мне праздность,
Вот для чего себя беречь я должен.
О, верная заботливость и дружба!
Мне гнусным представлялся заговор,
Сплетавшийся незримо вкруг меня,
Но он еще гнуснее, чем я думал.
А ты, сирена, что влекла меня
С такой небесной нежностью, теперь
Тебя я вижу всю! Зачем так поздно!
Ах, любим мы обманывать себя,
Порочных чтить в ответ на их почтенье,
Ведь людям знать друг друга не дано,
Друг друга знают лишь рабы галер,
Что чахнут на одной скамье в оковах;
Где ни потребовать никто не может,
Ни потерять, друг друга знают там,
Где каждый плутом чувствует себя
И может всех других считать за плута.
Но мы других не узнаем учтиво,
Чтоб и они не узнавали нас.
Как долго закрывал священный образ
Прелестницу ничтожную! Теперь
Упала маска: вижу я Армиду,
Утратившую чары. Вот кто ты!
Предугадал тебя в моей я песне!
А хитрая посредница ее!
Как унижалась предо мной она!
Я слышу шелест вкрадчивой походки,
Я знаю цель, куда она ползла.
Я всех вас знаю! Будет! Пусть несчастье
Меня всего лишает, все ж ему
Я радуюсь: оно научит правде.
Антонио
Я с изумленьем слушаю тебя.
Я знаю, Тассо, как твой быстрый дух
Колеблется в две стороны. Опомнись
И яростью безумной овладей!
Ты произносишь резкие слова,
Что можно бы простить твоим скорбям.
Но сам себе ты их простить не можешь.
Тассо
Не говори мне кротким языком,
Разумных слов я не желаю слышать!
Оставь глухое счастье мне, чтоб я,
Опамятовавшись, не сошел с ума.
Я раздроблен до глубины костей,
Живу, чтоб это чувствовать, охвачен
Отчаяньем, и в вихре адских мук,
Которые меня уничтожают,
Моя хула лишь слабый боли стон.
Я прочь хочу! И если честен ты,
То помоги мне выбраться отсюда!
Антонио
Тебя я в этом горе не покину.
И если ты не властен над собой,
То я не ослабел в моем терпенье.
Тассо
Итак, тебе я должен в плен отдаться?
Я отдаюсь, и это решено.
Я не противлюсь, лучше будет так —
И повторяю я себе со скорбью:
Прекрасно было то, что ты утратил.
Они уехали — о, боже! Вижу
Я пыль от экипажей, впереди
Несутся всадники… Их нет, их нет!
Они умчались! Если бы я мог
За ними вслед! Они умчались в гневе.
О, если бы я мог припасть хоть раз
К его руке, проститься пред разлукой,
Хоть раз сказать: «Простите!» И услышать
Еще хоть раз: «Иди, все прощено!»
Но никогда я это не услышу…
О, я уйду! Лишь дайте мне проститься,
Проститься! Дайте снова хоть на миг
Увидеть вас, и, может быть, тогда
Я выздоровлю вновь. Нет, я отвергнут,
Я изгнан, и себя изгнал я сам.
Я не услышу больше этот голос
И этот взор уж больше никогда
Не повстречаю…
Антонио
Пускай тебя ободрит голос мужа,
Что близ тебя растроганный стоит!
Не так несчастен ты, как представляешь.
Мужайся же! Не уступай себе.
Тассо
А так ли я несчастен, как кажуся?
И так ли слаб, как пред тобой являюсь?
Ужели все я потерял и скорбь
Уж превратила, как землетрясенье,
Весь дом лишь в груду мусора и пыли?
Иль не осталось у меня таланта,
Чтоб поддержать меня и дать забвенье?
И неужель угасла сила вся
В моей груди? Ужель я стал теперь
Совсем ничтожным?
Нет, это так, и я теперь — ничто,
Ее утратив, я себя утратил!
Антонио
Когда всего себя ты потерял,
Сравни себя с другим! Познай себя!
Тассо
Ты вовремя об этом мне напомнил!
Поможет ли истории пример?
Могу ль себе представить человека,
Что более, чем я, перестрадал,
Чтоб, с ним сравнив, я овладел собою?
Нет, все ушло! Осталось лишь одно:
Нам слез ручьи природа даровала
И скорби крик, когда уже терпеть
Не может человек. А мне в придачу
Она дала мелодиями песен
Оплакивать всю горя глубину:
И если человек в страданьях нем,
Мне бог дает поведать, как я стражду.

Антонио подходит к нему и берет его за руку.

Стоишь ты твердо, благородный муж,
А я — волна, колеблемая бурей,
Но силою своею не кичись!
Та самая могучая природа,
Что создала незыблемый утес,
Дала волне мятежное движенье.
Пошлет природа бурю, и волна
Бежит, вздымается и гнется в пене.
В ней отражались солнце и лазурь
Прекрасные, и звезды почивали
В ее так нежно зыблющемся лоне.
Но блеск исчез, и убежал покой.
Я более себя не узнаю
И не стыжусь себе признаться в ртом.
Разломан руль, и мой корабль трещит
Со всех сторон. Рассевшееся дно
Уходит из-под ног моих! Тебя
Обеими руками обнимаю!
Так корабельщик крепко за утес
Цепляется, где должен был разбиться.

Комментарии

Жизнь великого итальянского поэта Торквато Тассо (1544–1595) была весьма драматична. Он прославился поэмой «Освобожденный Иерусалим» (1575), посвященной одному из походов крестоносцев для освобождения гроба господня. Изумительная по красочности событий, блестящая по стихотворной технике, она, наряду с «Неистовым Орландо» его предшественника Лодовико Ариосто (1474–1533), была воспринята народом как своего рода национальный эпос. Гете слышал в Венеции, как гондольеры распевали строфы из поэмы Тассо.

Жизненная драма Тассо состояла в том, что, будучи незаурядной личностью, он уже не мог мириться с зависимым положением. Поэты во времена Тассо зависели от покровительства и денежной поддержки знатных меценатов. Тассо пытался прижиться во дворах разных итальянских государей, — так, длительное время он был связан с герцогом Феррары Альфонсом II. Крайняя возбудимость поэта не раз ставила его в трудное положение и приводила к конфликтам с окружающими, не обходилось и без интриг завистников. Он навлек на себя домашний арест, заточение в монастырь, но бежал; однако в 1570 году открытое недовольство, выраженное им, вызвало гнев Альфонса II. По приказу герцога поэт был помещен в дом для умалишенных, где он провел семь лет. Освобожденный в 1586 году, он принял покровительство герцога Мантуи, но болезненное состояние не давало ему покоя, он переезжал из одного города в другой, пока слабое здоровье не сдало совсем. Папа Клемент VIII назначил дату коронования Тассо лавровым венком в честь его заслуг, но поэт не дожил до этого торжества.


Еще от автора Иоганн Вольфганг Гёте
Фауст

«Фауст».Жемчужина немецкой драматургии.Пьеса, не уступающая даже шедеврам Шекспира.Книга, которую — пусть минимально, пусть хотя бы «цитатно» — знает каждый.О ее скрытом, глубинном смысле написаны сотни исследований, однако, читая и перечитывая историю доктора Иоганна Фауста и его спутника, демона Мефистофеля, каждый снова и снова будет находить для себя смысл новый — собственный, уникальный и глубоко личный.


Герман и Доротея

В «Германе и Доротее» резко противопоставлены хаос, возникший в результате буржуазной революции, и мирное житье немецкого провинциального городка. В шестой песни один из эмигрантов, судья, рассказывает о том, что сначала весть о французской революции была встречена в близлежащих к Франции землях с радостью, ибо в ней видели надежду на осуществление великих идеалов свободы и равенства. «Вскорости небо затмилось…» Приход французских войск привел к важным переменам, но переворотом воспользовались темные силы, поднялась волна эгоизма, стяжательства, насилия.


Учение о цвете

Все знают Гете – великого поэта, драматурга и писателя. Но эта книга открывает его для читателя с совершенно неожиданной стороны – как оригинального ученого, вступившего в научную полемику с самим сэром Исааком Ньютоном!Что представляет собой цвет? Ньютон изучал его с точки зрения его физической природы. Гете же интересует не физическая, а, скорее, физиологическая сторона: как человек воспринимает разнообразные цвета и что на это восприятие влияет? Наблюдения и выводы его, точные и остроумные, и в наши дни представляют огромный интерес.В формате PDF A4 сохранен издательский макет.


Рейнеке-лис

«Рейнеке-лис» (1794) — эпическая поэма, блистательное обращение автора к традиции животного эпоса, сложившейся еще в средние века. «Рейнеке-лис» — сатира на феодальное общество. Под масками зверей в поэме выведены представители всех сословий: крупные феодалы в образах медведя, волка, барсука и мелкая сошка — зайцы, куры, петухи, синички. В центре поэмы — хитрый лис, который всегда оставляет в дураках своих врагов и противников.«Рейнеке-лис» — широкая панорама общественной жизни феодальной Германии, произведение, проникнутое неприятием феодально-буржуазных порядков, позволяющих в равной степени терзать народ и державным львам, и свирепым волкам, и хищникам «нового типа», которые умеют обделывать свои делишки не грубой силой, а хитростью и коварством.


Правила для актеров

«Правила» отчасти отражают театральную практику того времени, отчасти — своеобразную театральную эстетику веймарского классицизма.


Новелла

«Новелла» знаменует собой наиболее чистый образец новеллистического жанра рассказа о «необыкновенном происшествии», в данном случае выписанном на фоне странно неподвижной природы, представляющей собою как бы подобие эффектной театральной декорации.