Тонкая нить - [8]

34. Руины и сокровища

Подле нашего дома был разбомбленный, коего фундамент уже покрылся землей и зарос травой. Под ними крылись черепки довоенной фарфоровой посуды – осколки мирного быта людей, Бог весть живых ли. Мы выкапывали эти сокровища, пытались сложить рисунок. Потом перезахоранивали в тайном месте – наши клады. Зимой, когда печальные руины покрывались снегом, мы катались с них на санках. Я даже въехала лбом в стену своего дома. Суди сам, мой читатель, сильно ли это отразилось на моих умственных способностях.

35. По главной улице с оркестром

Близко Малой Тульской, улицы моего детства, находился Гознак. Там печатали деньги. На возвышенье под навесом стоял часовой, как зайчик на пенечке. Каждый день из казарм с Большой Тульской на Гознак под оркестр шла рота караульных солдат. При звуках медных труб я теряла рассудок и сопровождала их от дома до самых ворот Гознака. Вечером они возвращались с оркестром же, и я паки бежала с ними – от дома до казарм. Когда же 1-го мая от фабрик с Варшавского шоссе под музыку шла демонстрация, я шествовала впереди оркестра до Каменного моста. Там меня шугали. Звуки труб могут меня увести от всего на свете. В день страшного суда поднять меня из гроба будет нетрудно.

36. Арест отца

Если ты, мой читатель, до се этого не знал, знай теперь, что в советское время облигации государственного займа на службе всучивались насильно, деньги же за них вычитались из жалованья в рассрочку. Люди безденежные продавали их за бесценок с рук у рынка, вот как недавно ваучеры. Но если за продажу ваучеров никто никого не сажал, то за продажу облигаций сажали. Это и погубило бедного моего отца. В один прекрасный день мы его не дождались. Его взяли с улицы, и через пару часов пришли с обыском. Описали сохраненную в голод отцовскую коллекцию. Ни в каких музеях ее потом никто не видал, она канула бесследно и бог весть у какого начальства обреталась. Соседка Евгения Михайловна Танберг, притянутая в качестве понятой, с огромным риском для себя спасла умильную васнецовскую Богоматерь. Меня выгнали на лестницу, и там вашу покорную слугу на протяжении долгого шмона дразнили девочки из воровской семьи Бушиных с пятого этажа – вот де и твой отец вор.

37. Одни

Отец попал в кемеровские лагеря. Мы остались в печальных пустых стенах. Мать пошла делопроизводителем в контору домоуправленья – выдавать справки. Днем я сидела у нее на сейфе, или же мы с ней вместе ходили в милицию с домовыми книгами. Вечером собирались сумерничать, но уже не все – мать, две старшие сестры и я. Читали вслух – «Грабеж» и «Пугало» Лескова, «Сверчка на печи» Диккенса, «Ундину» Жуковского. Мать продала много книг из родительского дома. Альбом шотландских акварелей уцелел благодаря тому, что я во младенчестве обстригла ему поля. Мне он теперь в награду и достался.

38. Евгения Михайловна Танберг

Кто-то клал нам в почтовый ящик небольшие деньги, по три, по пять рублей – думаю, что она. Высокая стройная старуха отличалась смелостью, эмансипированностью, нелюдимостью и умеренным нюдизмом. Меня она облюбовала для передачи всех перечисленных свойств. Даря мне, дитяти, стеклярус от старинных штор, она приговаривала бесстрастным голосом: «Мужчины всегда подавляли мою индивидуальность». Я мотала на ус.

39. Дриада

Ты, мой читатель, должно быть заметил, что хаос мой просветился и устроился. Я кой-как соединила распавшуюся цепь времен, и вместо сбивчивых излияний из-под пера моего полились довольно гладкие мемуары. Так вот, я стала дриадой. Из города пока не выезжала, как Тристрам Шенди до середины книги еще не надел штанов. Пряталась в парках. Однажды мы с классом пошли гулять не куда-нибудь, а на Канатчикову дачу. Я забылась среди деревьев и не заметила, как все подхватились и ушли. Когда меня потом бранили, сказалась задремавшей на траве, чего на самом деле не было. После этого стала убегать из дому. Нашла дорогу в Нескучный сад – пешком по трамвайным рельсам. Вход был платный. Я висла на кольях забора, разрывая полосами сшитое ангелом-сестрицей платье в оборках. Иной раз, когда по реке шел катер, съезжала на всегда готовом экипаже с песчаного обрыва, становилась на парапет и махала ему рукой. Я была счастлива.

40. Фронда

В школе я ушла в глухую оппозицию. Ходила лишь на уроки нравившихся мне учителей, остальное время сидела на школьном чердаке и довольно внятно пела. Частенько меня слышали и за мной приходили. У меня была «оборудованная парта» с прорезью, заложенной вынутым бруском. Я всегда держала под партой раскрытую книгу. Однажды ее отобрали, это оказались «Былое и думы».

41. Марина Скурская

Из вырезанной нашей родни, благодаренье Богу, осталась Марина Скурская, моя великовозрастная кузина. Когда ее мать в гражданку умирала от туберкулеза, Марина ходила кругом ее одра, бубня: «Если ты умрешь, я наемся бузины и тоже умру». К счастью для нас, четырехлетняя сиротка своей угрозы в исполненье не привела. Я помню еще сравнительно молодую веселую Марину, играющую с нами в шарады в одной из семейных квартир в Сверчкове переулке. Снуя взад-вперед, Марина одна изображает целую очередь за батонами и хватает поленья в качестве батонов. На Сверчкове переулке жива аура прежней жизни. Квартира уплотнена многочисленными жильцами, имя им легион, однако почти не разграблена благодаря авторитету покойного физика Сергея Анатольевича Богуславского, материного кузена. Елена Анатольевна Богуславская, пока была жива, приютила опальную Марину по приезде из Сибири. В другом аспекте Марину тогда же приютила Зоя Дмитриевна Шостакович. Под ее началом Марина работала в зоопарке, нося пальто с ее плеча и юбку с ее же условно говоря плеча.