Тонкая нить - [48]
По-моему, в этот третий наш приезд в Москву у ревизора Гоголя на уме инспекция по военному ведомству. Он все делает Селифану знак остановиться то возле штабного здания, то около ракетной академии имени Петра Великого. Смотрит, молчит. Форма новая, а там Бог его знает.
Видя замешательство Гоголя, я прихожу ему на помощь. Здесь ничего не увидишь, говорю. Чуть отъедем от Москвы к той же Купавне, там все сплошь милитаризовано. И мы отправляемся в Балашиху. Поспели туда в брежневское время. Глазеем на устрашающего вида баллистические ракеты, держащие весь мир на мушке, как Фернандель в фильме «Закон есть закон» держит пограничный городок. После узнали: это были муляжи для парада. Однако ж неустанно вращается огромный локатор – неусыпный глаз циклопический. Я объясняю спутникам своим, что в математической статистике существует ошибка первого и второго рода – отвергнуть верную гипотезу или принять ложную. Пропустить летящую на тебя ракету или выпустить ответную ракету по несуществующей цели, поразив при этом некую точку земного шара и развязав мировую атомную войну. Вторая ошибка считается тяжеле.
Увы, думаю я, вот так и всегда, вечно человек в сомнениях своих оказывается между Сциллой и Харибдой, или, по-русски говоря, промежду двух огней. Я полностью могу подписаться под нижеследующим замечаньем богатыря нашего, которое настоятельно повторю. Худо, когда под плитою с царским именем нет царственного праха, как уж случилось в русской истории. Еще горшая была бы ошибка, кабы мученическое имя убиенного Николая II не было начертано на плите, под коей истерзанный прах его поздно успокоился.
А нелегок и собственный мой выбор. Допустим, я научусь все вокруг видеть ясно и выражать столь же разумно, как братец мой Поток-богатырь, однако скромно промолчу всю оставшуюся жизнь. Это будет ошибка первого рода. Пусть, напротив, сварливый старческий задор возобладает над разумом моим, и я оскверню бумагу вздором – это будет ошибка второго рода. Несомненно, второе много хуже. Какое же бремя взваливаю я на свою совесть! Господи, наставь меня.
Опять рядом с нами прорезался А. К. Толстой, благодаренье Богу, в целости и сохранности, и декламирует шаловливо, enfant terrible:
Короче говоря, тут имела место ошибка второго рода.
И все приуготовления оказались тщетною предосторожностью. Так-то и наша милитаризация. Поток-богатырь потер заспанные глаза и произнес рассудительным тоном: «Никто-то на нас не нападет, лишь бы мы сами ни на кого не напали».
Мы поехали тихим шагом по небольшой Балашихе. Почтовые ящики брежневских времен, позднее вежливо упоминаемые как предприятия оборонки, являли картину внушительную. Нам пришлось использовать излюбленный наш прием невидимок для проникновения в здания их. Там все кипело. Огромное количество людей с высшим техническим образованьем, средней сытости, но в хорошей физической форме, сновали весь день взад и вперед, обеспечивая и координацию дел, и будущую чистую состыковку технических блоков всевозможных систем разведывательного, наступательного и заявляемого оборонительного характера тоже. Генералы, увешанные медалями, как породистые собаки, сидели со строгими лицами в пространных кабинетах, сквозь стены коих мы легко проходили. Выйдя на оскорбительно безобразные улицы Балашихи и вновь представ дружеским взорам нашим, Поток-богатырь, живая мораль на двух ногах в басне моей, одернул кафтан на одновременно и дебелом и ладном стане и высказался следующим образом: «Такую бы расторопность да за стены эти, да на доброе дело, да с Божией помощью, то ей бы и цены нет».
Покуда Гоголь молча дивился давно не виданной обстановке дела, хоть и недоброго, время опять соскользнуло на нонешнее, и зловещие здания почтовых ящиков, иные с глухими стенами без окон, начали ветшать на глазах наших. Военный бюджет стал напоминать плюшкинский халат с прорехой пониже. Люди, привычные к обстановке нервозной исполнительности и к постоянной глухой угрозе ответственности, вдруг оказались в вакууме. Тут с очевидностью обнаружилось, что они в основной своей массе патологически безынициативны. Поток-богатырь поглядел на них и вздохнул с грустью: «Этим-то холопьям свобода боком выйдет, а и новая наука впрок не пойдет».
Казалось, и прежде трудно было найти угрюмее улиц балашихинских. Теперь же ранее с грехом пополам державшийся убогий порядок рухнул, как подпиленный гусиный хлевец. От него остались только старые лозунги, пущенные по кромке крыш на выцветшей красной ткани, раздравшейся аки завеса в храме. Талая зима тянулась, пока мы тащились шагом вдоль сюрреалистичных домов с нарушенной системой отопления, заиндевелых холодным паром. Желтый, всегда желтый цвет их был запачкан печальными ранними сумерками и заводской гарью. Из форточек коммунальных кухонь без занавесок пахло невкусной стряпней. Улицы все оказались перекопаны давними осыпавшимися канавами. Скучно на этом свете, господа!
В этой книге представлены пьесы, киносценарий и рассказы Натальи Арбузовой.
Автор заявил о себе как о создателе своеобычного стиля поэтической прозы, с широким гуманистическим охватом явлений сегодняшней жизни и русской истории. Наталье Арбузовой свойственны гротеск, насыщенность текста аллюзиями и доверие к интеллигентному читателю. Она в равной мере не боится высокого стиля и сленгового, резкого его снижения.
Новая книга, явствует из названья, не последняя. Наталья Арбузова оказалась автором упорным и была оценена самыми взыскательными, высокоинтеллигентными читателями. Данная книга содержит повести, рассказы и стихи. Уже зарекомендовав себя как поэт в прозе, она раскрывается перед нами как поэт-новатор, замешивающий присутствующие в преизбытке рифмы в строку точно изюм в тесто, получая таким образом дополнительную степень свободы.
«Лесков писал как есть, я же всегда привру. В семье мне всегда дают сорок процентов веры. Присочиняю более половины. Оттого и речь завожу издалека. Не взыщите», - доверительно сообщает нам автор этой книги. И мы наблюдаем, как перед нами разворачиваются «присочиненные» истории из жизни обычных людей. И уводят - в сказку? В фантасмагорию? Ответ такой: «Притихли березовые перелески, стоят, не шелохнутся. Присмирели черти под лестницей, того гляди перекрестят поганые рыла. В России живем. Святое с дьявольским сплелось - не разъять.».
Я предпринимаю трудную попытку переписать свою жизнь в другом варианте, практически при тех же стартовых условиях, но как если бы я приняла какие-то некогда мною отвергнутые предложения. История не терпит сослагательного наклонения. А я в историю не войду (не влипну). Моя жизнь, моя вольная воля. Что хочу, то и перечеркну. Не стану грести себе больше счастья, больше удачи. Даже многим поступлюсь. Но, незаметно для читателя, самую большую беду руками разведу.
Герои Натальи Арбузовой врываются в повествование стремительно и неожиданно, и также стремительно, необратимо, непоправимо уходят: адский вихрь потерь и обретений, метаморфозы души – именно отсюда необычайно трепетное отношение писательницы к ритму как стиха, так и прозы.Она замешивает рифмы в текст, будто изюм в тесто, сбивается на стихотворную строку внутри прозаической, не боится рушить «устоявшиеся» литературные каноны, – именно вследствие их «нарушения» и рождается живое слово, необходимое чуткому и тонкому читателю.
«Узники Птичьей башни» - роман о той Японии, куда простому туристу не попасть. Один день из жизни большой японской корпорации глазами иностранки. Кира живёт и работает в Японии. Каждое утро она едет в Синдзюку, деловой район Токио, где высятся скалы из стекла и бетона. Кира признаётся, через что ей довелось пройти в Птичьей башне, развенчивает миф за мифом и делится ошеломляющими открытиями. Примет ли героиня чужие правила игры или останется верной себе? Книга содержит нецензурную брань.
А что, если начать с принятия всех возможностей, которые предлагаются? Ведь то место, где ты сейчас, оказалось единственным из всех для получения опыта, чтобы успеть его испытать, как некий знак. А что, если этим знаком окажется эта книга, мой дорогой друг? Возможно, ей суждено стать открытием, позволяющим вспомнить себя таким, каким хотел стать на самом деле. Но помни, мой читатель, она не руководит твоими поступками и убеждённостью, книга просто предлагает свой дар — свободу познания и выбора…
О книге: Грег пытается бороться со своими недостатками, но каждый раз отчаивается и понимает, что он не сможет изменить свою жизнь, что не сможет избавиться от всех проблем, которые внезапно опускаются на его плечи; но как только он встречает Адели, он понимает, что жить — это не так уж и сложно, но прошлое всегда остается с человеком…
Прошлое всегда преследует нас, хотим мы этого или нет, бывает, когда-то давно мы совершили такое, что не хочется вспоминать, но все с легкостью оживает в нашей памяти, стоит только вернуться туда, где все произошло, и тогда другое — выхода нет, как встретиться лицом к лицу с неизбежным.
В жизни каждого человека встречаются люди, которые навсегда оставляют отпечаток в его памяти своими поступками, и о них хочется написать. Одни становятся друзьями, другие просто знакомыми. А если ты еще половину жизни отдал Флоту, то тебе она будет близка и понятна. Эта книга о таких людях и о забавных случаях, произошедших с ними. Да и сам автор расскажет о своих приключениях. Вся книга основана на реальных событиях. Имена и фамилии действующих героев изменены.
За что вы любите лето? Не спешите, подумайте! Если уже промелькнуло несколько картинок, значит, пора вам познакомиться с данной книгой. Это история одного лета, в которой есть жизнь, есть выбор, соленый воздух, вино и море. Боль отношений, превратившихся в искреннюю неподдельную любовь. Честность людей, не стесняющихся правды собственной жизни. И алкоголь, придающий легкости каждому дню. Хотите знать, как прощаются с летом те, кто безумно влюблен в него?
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)