Тонкая красная линия - [135]

Еще во время пребывания в полевом госпитале Сторм и Файф вволю наговорились между собой. Как только утром заканчивался обход, Файф тотчас же отправлялся к Сторму, словно сын к отцу или младший брат к старшему, и начинал отчаянно жаловаться ему, что его ранение в голову оказалось не таким серьезным, как он предполагал. А оно действительно было не то что очень серьезное, а совершенно пустяковое, так что шансов на эвакуацию у Файфа не было. Когда он наконец убедился в этом, отчаянию его не было предела, он чуть с ума не сошел от возмущения и страха.

Когда в том первом бою Файф понял, что ранен, почувствовал, как полилась его кровь, его охватила безумная радость от мысли, что, слава богу, для него уже все позади и ему не надо больше воевать, а также страстное желание как можно скорее убраться за обратный скат высоты 209, где не надо будет опасаться вторичного ранения, а может быть, и гибели. Вспоминая потом себя в те минуты, он не мог припомнить никакой другой мысли, которая бы занимала его тогда, пока он не добрался до спасительного укрытия за высотой 209. Здесь он увидел нечто такое, что быстро изменило ход его мыслей.

На крутом склоне высоты, среди валявшегося тут всякого барахла, включая брошенные кем-то две винтовки, стояли санитарные носилки. На них лежал убитый солдат, совсем еще мальчик. Глаза и рот его были закрыты, одна рука свесилась вниз, другая же, та, что была вытянута вдоль тела, оказалась погруженной по кисть в уже почти застывшую, похожую на желе кровь, которая полностью заполнила провисшую под тяжестью тела парусину носилок. Остолбенев от этого страшного зрелища, Файф с трудом догадался, что парня, видимо, ударило осколком тогда, когда его, уже раненного, санитары пытались вынести из боя. Но больше всего его потряс не сам этот факт, а рука убитого, погруженная по кисть в собственную кровь. У Файфа даже комок к горлу подступил, захотелось заорать что есть духу: «Люди! Поглядите, что же вы творите! Что вы сделали с этим мальчишкой! А ведь я тоже мог оказаться на его месте. Да, я! Вы только подумайте об этом, люди! Ну не звери же вы, а люди!»

Просвистевшая где-то около уха пуля быстро привела его в чувство, он с ужасом огляделся вокруг, попытался побежать, но склон был слишком крут, он еле карабкался по нему. В страхе ему почудилось, что уже не одна, а несколько пуль ударили в землю неподалеку от него. В общем, что-то с ним тогда действительно произошло, и все из-за этого похожего на мальчика убитого солдата. И когда он наконец добрался до пункта сбора раненых, он не мог говорить, только всхлипывал бессвязно.

На батальонном пункте с ним обошлись довольно внимательно. Правда, здесь царила такая неразбериха, что просто невозможно было что-либо понять. Казалось, будто тысячи людей в беспорядке мечутся на крохотном пятачке, сталкиваются друг с другом, путаются под ногами, стонут, причитают, плачут. Он уселся в конце длинной очереди раненых, ожидавших приема врача, все они были вроде не в себе, измазаны кровью, стонали от боли. И он был такой же, как все, все время стирал со лба набегавшую кровь, а она накапливалась снова и снова и капала ему на рубашку. Единственное, что ему тогда хотелось, — никогда больше не возвращаться туда, к подножию холма. Он не совершил ничего выдающегося, даже элементарной храбрости не проявил, но тут их всех, наверное, считают героями. А ведь он, по правде говоря, даже долг свой и то толком не смог выполнить. Только уж черта лысого он кому-нибудь про это расскажет…

Наконец подошла его очередь. Врач промыл рану, осмотрел ее, покачал головой:

— Пока еще ничего не ясно. В таких случаях сразу ничего сказать нельзя. — Он принялся бинтовать ему голову, сделав что-то вроде тюрбана из бинтов. Потом бросил: — Ходить не смей! Ни в коем случае. Посиди вон там, тебя на носилках отнесут.

После этого санитар укрепил ему на рубашку цветную бирку, и они с врачом перешли к следующему раненому.

— Ты меня понял? — снова обернулся врач к Файфу. — Сиди и жди. — Он вернулся к нему, нагнулся, посмотрел в глаза, пощелкал пальцами перед лицом. — Ходить не смей, ясно?

— Так точно, сэр, — ответил Файф. Ему казалось, будто он глядит на все это со стороны, откуда-то издалека. Он пытался сосредоточиться и понять, чувствует ли он приближающуюся смерть.

— Ладно, — бросил наконец врач. — И не забудь, что я тебе приказывал. — Повернувшись, он пошел дальше вдоль линии раненых.

Через некоторое время пришли четверо здоровенных солдат, уложили Файфа на носилки и потащили куда-то. Хотя стояла нестерпимая жара, ему все время было холодно, знобило, и он с удовольствием натянул на себя одеяло.

«Черт побери, — думал он, — а дело вроде бы идет на лад. Раз я так плох, что даже ходить нельзя, значит, есть шанс попасть в эвакуацию. Может быть, в Австралию?» Дорога шла в гору, санитары часто отдыхали, и, когда они остановились в последний раз, перед тем как одолеть самый крутой участок, за которым стояли санитарные джипы, он приподнялся на носилках и сказал:

— Слышь-ка, парни, я вроде бы и сам могу дальше дотопать. Может, вам вернуться? Там ведь, поди, и потяжелее раненые есть…