Тонкая красная линия - [119]

Далеко внизу растянулся почти лишенный растительности неровный склон, который они для краткости именовали «туловищем». Спуск на склон был довольно покатым, в середине он порос травой, по бокам же на него с двух сторон наступали джунгли. Эти боковые склоны по мере подъема становились значительно круче, что не позволяло джунглям распространиться доверху. Из-за этого открытое пространство в центральной части склона как бы расширялось, достигая в самой широкой части более двухсот — двухсот тридцати метров в длину. Боковые склоны в этом месте были настолько круты, что там невозможно было пробраться даже пехоте. Именно на это Стейн и обратил внимание — ведь если развернуть подразделение вон там, в средней части, упираясь флангами в эти кручи, то можно быть почти гарантированным от возможности флангового обхода противником. Рота может спокойно окопаться, закрепиться на высоте, и тогда ей сам черт не страшен.

Головной, взвод роты Стейна достиг указанного ему рубежа без единого выстрела. Это произошло как раз в тот момент, когда Уитт догнал роту и передал послание от комбата. Вторая цепь, а точнее, первый взвод в это время находился метрах в сорока от первой цепи. Ситуация казалась совершенно невероятной, Стейн просто понять не мог, что творится, неужели же у японцев здесь не создана оборона? С той точки, где он находился, командир роты хорошо видел всех своих солдат: дойдя до указанного рубежа, они не залегли, а продолжали стоять в полный рост, а кое-кто даже руками принялся размахивать. Постояв какое-то время, первая шеренга снова двинулась вперед. Прошла еще метров двадцать, вновь остановилась, синхронно с ней двигался первый взвод. В том месте, которого они сейчас достигли, росла очень высокая трава, солдаты скрывались в ней с головой. А на исходной позиции, там, где был Стейн, все еще находился потрепанный больше всех и от этого самый дорогой ему второй взвод. Солдаты, образовав две шеренги, стояли в траве на коленях с винтовками на изготовку. Командовал взводом бывалый сержант Бек, службист и педант, каких мало. В тот самый момент, когда он взглянул в сторону командира роты, Стейн подал ему сигнал начать движение — закрыть тот разрыв, который образовался сейчас между ними и ушедшими вперед двумя взводами. «Еще один такой маневр, — подумал Стейн, — и третий взвод выйдет к вершине. Поэтому другим к этому времени надо непременно подтянуться поближе, на случай, если потребуется помощь».

Стейн продолжал наблюдать, как солдаты из второго взвода быстро перебегали вперед, согнувшись чуть не до земли — в той странной позе, которая дает человеку ощущение относительной безопасности, хотя на самом деле никакой пользы не приносит. Не добежав метров двадцать — тридцать до первого взвода, солдаты скрывались в высокой траве, и, когда последний из них исчез из поля зрения Стейна, он облегченно опустился на землю. В этот момент он увидел, что рядом с ним стал на колени Уитт.

Когда солдат передал Стейну то, что приказал командир батальона, — о взятом блиндаже и о воде, тот лишь молча кивнул в ответ, раздумывая в это время о том, не послать ли человека вдогонку за продвигавшимися взводами, — хорошие новости, особенно о воде, должны были бы подбодрить солдат, поднять их дух. У него самого давно уже пересохло в горле. Сколько же времени у них не было ни глотка воды? Даже не припомнить.

Приняв решение, он подозвал к себе последнего из еще остававшихся у него посыльных — пожилого писаря по фамилии Уэлд и приказал ему передать первому и второму взводам, чтобы они двигались за головным на дистанции метров пятнадцать, придерживаясь при этом схемы: как только идущий впереди взвод продвинется и займет новый рубеж, следующий должен немедленно занять его прежнее место. Если третий взвод будет продвигаться и дальше, их задача — следовать за ним. Затем он повернулся к Уитту — лицо у него было усталое, осунувшееся, перемазанное грязью.

— Похоже, что у нас нынче удачный день, Уитт.

Он принялся расспрашивать, как был взят японский блиндаж, и Уитт рассказал, что знал, в том числе и то, как Верзила Кэш разделался с пленными японцами. Рассказал он и о своем жирном сержанте, даже показал винтовку с расщепленным цевьем.

— Сколько же их там намолотили?

— Да как бы не соврать, человек тридцать пять, не меньше, — ответил Уитт, зажмурив глаза от непонятно откуда накатившегося смущения.

— Тридцать пять!

— Так точно. Ну, из них человек десять уложили прямо в блиндаже, семерых до этого хлопнули, да еще Верзила из своего дробовика шестерых уложил. Стало быть, остается только девять. Я из них троих шлепнул.

— Отличная работа, ничего не скажешь. Кстати, почему бы тебе не остаться теперь с нами и не отдохнуть?

— Да нет уж, сэр, я лучше с ротой, если вы не возражаете. То есть, я хочу сказать, со своим взводом. Мне все кажется, что я помочь кому-то смогу. Может, даже спасти кого, — впервые он выдал постороннему человеку свою сокровенную мысль. Стейн в недоумении уставился на него, и Уитт даже чертыхнулся в душе: ведь давным-давно уже дал себе слово никогда и никому не открывать, что у него на сердце, а вот надо же, не удержался.