Томминокеры - [42]

Особенно стихи. Все то, что было им написано за последние два года под остроумным и метким названием «Радиационный цикл», было предложено пяти редакторам подряд, и отвергнуто всеми пятью. Один из безымянных редакторов нацарапал: «Поэзия и политика редко соприкасаются; поэзия и пропаганда никогда». Это маленькое поучение совершенно справедливо, банально, как все вечные истины, он вполне с ним согласен… но не может остановиться.

Ну что ж, прилив внесет в них поправки своим синим карандашом. Иди и делай, как задумал, мелькнуло у него в голове, когда он направился к пляжу, размышляя о том, что, должно быть, лучше покинуть место своего пробуждения, чем лишить себя жизни столь мелодраматическим способом.

Он шел, освещенный лучами солнца, встававшего из вод Атлантики, и тень опережала его. В это время на пляже было пустынно; только один мальчишка в джинсах и клетчатой рубашке пускал фейерверк.

2

Здорово, его походная сумка вовсе не потерялась. Она валялась вверх дном чуть выше полосы прибоя, буквально «разинув рот». Как пасть голодного чудовища, зарывшегося в песок, подумал Гарденер. Он поднял сумку и заглянул вовнутрь. Пусто. Исчезло даже потрепанное белье. Перевернув сумку и постучав по дну, он обнаружил исчезновение счета на двадцать долларов. Зародившаяся было надежда испарилась в один миг.

Оглядевшись по сторонам, Гарденер заметил поблизости три записные книжки, наполовину засыпанные песком. Ветер перелистывал страницы телефонного справочника. Спокойно, подумал Гарденер. Испей чашу до дна.

Мальчишка, возившийся с фейерверком, двинулся к нему… но вплотную не подошел. Это предосторожность на случай того, если я действительно столь ужасен, как выгляжу… Он оставляет за собой возможность удрать, подумал Гарденер. Предусмотрительный ребенок.

— Это ваше? — поинтересовался паренек. Его рубаха была щедро осыпана овощным рисунком. «Жертва школьных завтраков» гласила надпись.

— Ага, — отозвался Гарденер. Он наклонился, чтобы подобрать размокшую записную книжку; посмотрев на раскисшие странички, он бросил ее на песок.

Школьник протянул ему две оставшиеся. Ну, что тут скажешь? Не бери в голову, парень? Туда этим стихам и дорога? Поэзия и политика соприкасаются редко, мой мальчик, а поэзия и пропаганда — никогда?

— Спасибо, — поблагодарил Гарденер.

— Не за что. — Паренек раскрыл сумку так, чтобы Гарденер мог бросить в нее две более-менее уцелевшие книжечки. — Диву даюсь, что вы нашли хоть часть потерянного. Летом эти места просто кишат всякими проходимцами. Особенно парк.

Паренек ткнул пальцем, указывая на что-то, находившееся за спиной Гарденера. Тот обернулся и увидел силуэт большого каботажного судна, чернеющий на фоне восхода. Сначала Гард предположил, что он ухитрился протопать довольно далеко на север к Олд Орчард Бич, еще до восхода солнца. Потом он заметил знакомый волнорез. Нет, он там же, где и был.

— Где я? — спросил Гарденер, и в его памяти пронесся тягостный разговор в тюрьме с полицейским, ковыряющим в носу. В какой-то момент, он был уверен, что мальчишка снова ответит вопросом на вопрос. «А вы-то сами, как думаете?»

— На Аркадия Бич, — отозвался парень, глядя на него с недоумением. Похоже, мистер, вы проторчали здесь всю ночь.

— Нынче ночью, верь не верь, — хрипло, дрожащим голосом подтвердил Гарденер, — Томминокер, Томминокер, Томминокер стукнул в дверь…

Парень удивленно уставился на Гарденера… И, нежданно-негаданно, выпалил продолжение куплета, которое Гарду слышать не доводилось: «Я хотел бы выйти, но не смею: я боюсь его там, за закрытой дверью».

Гарденер расхохотался… и тут же поморщился от проснувшейся боли.

— Где ты это слышал, парень?

— От мамы. Я тогда был еще совсем маленьким.

— Я тоже слышал о Томминокерах от мамы, — вспомнил Гарденер, — но этот куплет слышу впервые.

Парень поморщился, как будто тема потеряла для него всякий интерес.

— Она, бывало, несла всякий вздор. — Он окинул взглядом Гарденера. — Что, очень болит?

— Парень, — начал Гарденер, почти сгибаясь от боли, — если цитировать бессмертные строки Эда Сандерса и Тьюли Купферберга, мое самочувствие сравнимо с «самодельным говном».

— И долго вы пьянствовали?

— А? Как ты догадался?

— Да вы ведете себя точь-в-точь, как моя мама. Она, бывало, когда напьется, то всегда несет чепуху о Томминокерах, или о чем-то вроде этого.

— Она плохо кончила?

— Ага. Разбилась в машине.

Внезапно Гарденера пробрала дрожь. Парень, казалось, не обратил на это внимания; он наблюдал за чайками, пикирующими над пляжем. Они то купались в розовых лучах солнца, то прохаживались по волнорезу, выискивая что-то, бывшее, на их взгляд, съедобным.

Гарденер перевел взгляд на своего собеседника. Окружающее приобретало все более таинственные тона. Этот парень слышал о проделках Томминокеров. Сколько же детей на свете знает об этих существах, если судьба случайна свела Гарденера с одним из них, и многие ли теряли родителей из-за пристрастия к бутылке?

Парень запустил руку в карман и извлек коробочку фейерверк-патронов. Вот она — жар-птица юности, подумал Гарденер, улыбнувшись.

— Хочешь, запустим парочку? В честь четвертого числа? Это должно тебя развеселить.