Томек в стране фараонов - [89]

Нелегко было в это поверить, после дней и недель поисков, после всех колебаний между надеждой и отчаянием. Но стоял ясный день и со скалы все было видно, как на ладони. Никаких сомнений, это был Томек. Положение, в котором он оказался, было пока неясно, и, конечно, опасно, но хоть он был жив и невредим.

– Иисус, Мария! – шептал Новицкий. – Вы меня услышали! Вы меня услышали!

По щекам Вильмовского медленно текли слезы.

* * *

То, что ему снова встретился Томек, «фараону» показалось необычным поворотом судьбы. Он ведь отдал его пустыне в добычу. А пустыня вдруг вернула своего заложника. Провидение снова поставило Томека на его, «фараона», дороге. Как еще можно было это событие расценить, как не сверхъестественное знамение, неведомый обет, наложенный самим Богом.

«Воля Аллаха! Инш Аллах», – думал «фараон». – «Раз сам Бог отменил вынесенный мною приговор, этим он хотел мне что-то сказать».

Сперва в его больной голове родилась идея – взять Томека в дело! И он был уверен, что это вполне возможно. Он знал многих европейцев, знал их невероятную жадность. Им всегда чего-то было надо: денег, славы, значительности, власти или хотя бы античных реликвий и самых обычных, мало чего стоящих сувениров… Томек отвергал все предложения. Сперва это изумляло «фараона», а потом так разочаровало и обозлило, что в присутствии пленника он всегда был готов сорваться, вспыхнуть гневом.

Со временем «фараон» стал считать сопротивление Томека единственной причиной всех своих неудач, символом нависшего над ним рока. Ведь ему пришлось срочно бежать из Фив, а дела на севере страны были полностью остановлены. И он пришел к решению прекратить внутреннюю раздвоенность, вызванную «зловещим» присутствием этого узника. Но как это сделать, имея дело с примечательным законом Божьим? «Фараон» выбрал… суд.

Томек занял место напротив «трона», предназначенное для обвиняемого. Молодые люди меряли друг друга взглядами. В горящих глазах судьи пылали страдание и ненависть. В глазах же обвиняемого можно было заметить лишь выдержку и покой. Томек не питал иллюзий, спасти его могло только чудо. Все, что он был в состоянии противопоставить ненависти, – это достоинство.

Начался суд. Судья на безукоризненном английском языке задавал вопросы. Каждый раз ему отвечало молчание. Томек держался так, будто не просто это все его не занимало, а вообще до него не доходило. Взгляд его был устремлен поверх палубы, на окружающий, такой прекрасный мир. Он повернул голову к ближним скалам, улыбнулся про себя.

Вновь наступила тишина. Томек, все еще с тенью улыбки на губах, с иронией и презрением взглянул «фараону» в глаза. Тот, хоть и обескураженный поведением Томека – повседневно он сталкивался лишь с трусостью своих подчиненных, – продолжал воспринимать устроенное им судебное заседание весьма серьезно. Ввели свидетелей, сначала двоих арабов. Их показания переводили обвиняемому. Из их слов следовало, что, руководя дабией, Томек издевался над арабским экипажем, избил и выбросил на берег других пассажиров-арабов, чтобы присвоить взятое в аренду судно.

– Всех? – спросил судья.

– Нет, – ответили свидетели. – Некоторых он заковал в наручники и хотел посадить в английскую тюрьму.

Томаш вновь усмехнулся. «Вот, – подумалось ему, – как можно переиначить правду». Те, которым по просьбе Новицкого облегчили бегство, теперь свидетельствовали против него. Но тогда их было пятеро, а здесь только двое. Где же остальные?

– Сколько вас было? – судья как будто читал мысли Томека.

– Пятеро. Но троих застрелили при бегстве, – ответили они.

– Кто в этом виноват? – последовал очередной вопрос.

– Обвиняемый.

«Вот, значит, как, – подумал Томек. – Трое уже погибли, а эти здесь, в центре Африки. Напрасно Новицкий тешил себя надеждой, что их может ждать лучшая судьба».

Был призван в свидетели и Гарри, обвинивший Томека в разграблении гробниц. Эту часть показаний перевели даже рабам-неграм, и они бросали на Томека взгляды, полные ужаса. Они весьма чтили места вечного покоя своих умерших и надругательство над такими местом было страшным грехом в их глазах.

Молчание Томека было сочтено признанием вины. Его еще спросили, хочет ли он что-либо сказать, и, когда он отказался, «суд» удалился на совещание.

«Фараон» встал, перешел на корму, обернулся к востоку и приступил к выполнению какого-то обряда. То он вздымал руки, отягощенные регалиями власти, то опускал их. То бил земные поклоны, обращенные к солнцу, то застывал в неподвижности с закрытыми глазами. Стоял, повернувшись ко всем спиной. Шло время…

В сиянии солнца, кажущемся маленьким на расстоянии, в своем диковинном одеянии, он очень напоминал ушебти – магическую фигурку, пришедшую из незапамятных времен: неподвижная, будто застывшая в задумчивости статуэтка фараона.

Томек подумал о Салли, мечтавшей перенестись в незапамятные времена фараонов. Вспомнил отца, теперь совсем одинокого. Новицкого, оставленного в пустыне. Смугу – образец для него, Томека. «Если бы они были здесь, если бы…» – печаль сжала его сердце.

Но «судья» уже возвращался к своему месту, чтобы огласить приговор.

– Обвиняемый – большой преступник, – прозвучало заявление. – Он заслуживает смерти. Если бы я был обычным судьей, приговор таким бы и был. Но я – милосердный властелин и не приговариваю к смерти. Поэтому мой приговор следующий – «купание»! И это все.