Томчин - [4]

— Сережа, а я думал, что вы давно защитились. Но нигде не вижу ваших работ. Даже странно.

Любопытный был и осторожный — имя! — но вариационное исчисление знал, я сам у него учился. Оставил ему решение своей задачи и пару раз за оставшийся месяц приезжал для пояснений. Он пришел и промолчал всю предзащиту. Так, пара фоновых реплик. Выходили вместе:

— Я думаю, вы правы, но о чем я им должен говорить, они все равно не поймут. Просто не обращайте на это внимания. Защититесь и забудьте.

И стал я кандидатом технических наук. Только скучно мне стало математикой заниматься — бороться за высокое звание доцента. Страну сносило с рельсов, и решил я окунуться в бизнес. Из института ушел — был тысяча девятьсот девяносто первый год. А учебники по вариационному исчислению так и остались неисправленными. Недавно заглядывал — все как раньше.

Дальше все было быстро и неинтересно. Трижды становился долларовым миллионером и трижды разорялся: в девяносто четвертом все вытрясли чечены, угрожая похищением или смертью матери, в девяносто восьмом кинуло вновь образованное государство, и сейчас, в две тысячи восьмом — не потому, что кризис и война, а потому, что все это надоело — край. Мать умерла и некому больше…

Надо было бросить это все раньше, но на мне постоянно висела сотня человек с семьями, и время для них было непростое. Пока вертелся на пузе эти семнадцать лет, помнил завет отца — "Не прощу". А вокруг шумел шабаш, уж мне изнутри виднее. Как, не воруя, стать миллионером среди воров, грабящих свой народ? Наказать на какую-то сумму каждого, пока не соберется миллион. Но они восполняют потери, воруя снова — и тогда зачем все это? Деньги для меня всегда были не средством отплатить миру за нищие детство и молодость, не доказательством успешности своего бренного существования самого-самого муравья в муравейнике, а квинтэссенцией свободы, но свободен ли я? Или деньги — та же лампа Алладина, и я раб лампы?

Я не понимаю этих людей.

Мне пятьдесят лет. У меня два высших образования и два ордена от государства, которого больше нет, шрамы на ноге и руке, о которых всегда спрашивают, два друга, около двух сотен тысяч долларов остатков на счетах, наследство, оставленное родителями — небольшая квартира в Питере, дача. И их могилы на Южном. У меня все нормально — почему же мне так горько и больно? За бесцельно прожитые годы? За страну, которую у меня отобрали? За мой народ, который я присягал защищать, но не выполнил присяги?

— Петрович! Чего грустный такой и один сидишь? — окликнул вышедший с Юрой во двор дядя Коля. — В философию ударился, на звезды глядючи? Ты, Юра, как такое объяснишь, смотри, звезды крупные, как в Африке. В Африке бывал? Ну! Воздух у меня здесь такой чистый, или сам не пойму. Пойдемте, ребята, прогуляемcя в лесок, и на боковую. Завтра рыбалку вам устрою, кто не проспит. Наша Карелия такое место — рыбалка лучше, чем в Астрахани. Зверь, птица непуганные. Живешь — как и не на земле, просто сказка. Ты, Юра, в инопланетян веришь? Вон, Сергей Петрович, ни во что не верит, сколько ни рассказываю, а у нас уфологи, как медведи бродят, даже чаще, чем они, попадаются — и все что-то видели. Тут одного на болоте нашел — за снежным человеком погнался, как только не утоп, слава богу, я услышал. Так уходить не хотел, следы замерял, шерсть искал, а какие следы в трясине? Так с выпученными глазами и уехал, не дай бог экспедицию привезет — все перетонут, а потом опять в газетах напишут, что у нас тут людей инопланетяне воруют. Я же один за всеми не услежу.

— А вы, Николай Егорович, снежного человека видели? — вклинился в монолог Юра. — У нас с Сергеем Петровичем в Афгане проводник был, Салим, тот говорил, что видел в горах, не врал, вроде. Серьезный был товарищ, ни разу не подвел, я его потом переспрашивал — сделал вид, что не понимает. Обиделся, может. Наверное, видел.

— Да, Юра, я уже человек пожилой, один в лесу живу, мало ли что привидится. Русалку, например, видел, но ведь скажешь кому — засмеют: сдурел старик без баб на кордоне. Вон, Сергею рассказывал, так и что? А снежного человека, йети, не видел, хоть в молодости и по Южной Америке, и по Африке поездил. И на Тибете был.

Минуту шагали в тишине, потом дядя Коля вздохнул и продолжил:

— Лесной человек тут живет, зимой следов нет, не попадались. А летом, иногда, смазанное движение краем глаза схватишь — и не обязательно в лесу. Вот мы к поляне сейчас выйдем, и на поляне тоже было. И взгляд иногда чувствуешь: до-олго смотрит, и по часу, и больше. Фигура мелькает человеческая, но точно больше двух метров ростом и кило на двести весом. В грязи и на влажной земле след не оставляет, бережется, а судя по расправляющимся в следах травинкам, покрупнее медведя зверь стоял. Я же его не пугаю, мирно живем, подхожу посмотреть, когда уйдет. И запах не медвежий, легкий такой запах. Я прикармливать пытался, не берет ничего и к дому не подходит. А деревенские боятся, говорят, по ночам в окна смотрит. Может, и так. Вот уфологи эти доморощенные понаедут, перегаром да дымищем на километр от них несет, так еще наушники от плеера себе в уши вставят — ищут они, понимаешь. А зачем его искать — живет человек в лесу, и слава богу.