Томас Рифмач - [11]

— … и случилось тут великое горе для подруг королевы, — трепался цыган. — Одна из них понесла от человека низкого звания, а сама — еще незамужняя девушка. Ее спрашивают, кто ее совратил, а она молчит. Король в гневе. Что ж это делается? При собственном дворе порядка нет! Королева своих дев уберечь не может! Взял и запер девушку в башню без окон, пока она не назовет имени совратителя.

Я хотел взять у Томаса следующий прут и тут увидел, что он завязал вереск чудным узлом и вцепился в него так, что пальцы побелели.

— Ну и глупый король, — говорит моя жена. — Раз девица не хочет парня называть, значит, любит, и не желает ему вреда только за то, что он удовлетворил ее собственные желания. «Совратил»! Скажут тоже!

Томас с благодарностью взглянул на нее, словно не ожидал, что моя Мэг настолько сведуща в девичьих помыслах.

— Но кроме плохих новостей, — продолжал цыган, — есть и хорошие. Юная леди Лилиас Драммонд на Троицу вышла замуж за графа Эррола, и я слыхал, уже ждет от него ребенка. Для нее это хорошая партия, хоть и поговаривают, будто отец дал за ней приданого втрое больше, чем за сестрой. Болтают, это за то, что она пошла замуж уже не девушкой, но пока не слышно, чтобы граф жаловался.

Томас швырнул свой диковинный узелок в огонь. Он стоял и смотрел, как занимается ветка, как постепенно узел становится похож на золотой камень зловещего оттенка. Говорят, с такими камнями хоронили древних королей… Веточка вспыхнула и распалась в прах. На лице Томаса застыла странная улыбка.

— Выходит, я — король котов, — сказал он сам себе и больше за весь вечер не проронил ни слова.

* * *

Цыган оказался честным жуликом, потому что взял только то, что ему дали, и ушел на следующий день еще затемно.

Томасу не сиделось на месте; незадолго до полудня он отправился в Хантсли и вернулся под вечер, держа за руку Элсбет. Да, это была красивая пара. Я смотрел, как они шли по гребню холма: он — с гладкими черными волосами, она со своей рыжей гривой, идут себе рядышком, а за ними пылает закат. Не знаю, как он этого добился, может, слова новые нашел, может, поцеловать ухитрился или еще как.

Он пел для нас этим вечером, пел удивительную песню об Эльфийской Стране, о тамошних чудесах, о пирах и музыке, и обо всем прочем. А еще он спел песенку, которой, должно быть, научила его Элсбет. Эту песенку знают в наших краях, она про куст ракитника на вершине холма, возле которого встречаются и расстаются влюбленные. Потом Томас замолчал надолго и вдруг говорит:

— Я ухожу скоро.

Элсбет — ни звука, наверное, он ей раньше сказал.

— Я всем сердцем хочу, чтобы было по-другому, — тут он осекся и посмотрел сначала на Элсбет, потом на Мэг и улыбнулся жалко. — Ну, может, и не всем сердцем. Но кусочек его, хотите вы этого или нет, я оставлю здесь. Элсбет говорит:

— Тогда тебе придется вернуться за ним, — от былой дерзости у нее в голосе и следа не осталось.

— Я вернусь, — говорит он нам всем, — вернусь, когда смогу. Я знаю, никто и не просил меня оставаться… я всю весну пользовался вашим гостеприимством, но теперь… — он поиграл колками арфы, разом растеряв все слова, словно поглупел от искренности, — все равно…

— И куда ты пойдешь? — спрашивает Элсбет.

— В Роксбург. Цыган сказал, что король остановился там, — он посмотрел на нее через огонь очага. Мэг сидела, обняв Элсбет одной рукой. — Я… я хотел бы, чтобы ты пошла со мной. Я столько показал бы тебе…

Грустно было видеть, как лицо ее на миг вспыхнуло яростно и тут же погасло. Томас тоже заметил.

— Да нет, я не о том.

В сумерках глаза у Элсбет стали темными и глубокими.

— Может, и не о том. Да только я не стану твоей девкой, как другие прочие.

Томас вспыхнул. Пальцы его нервно перебирали струны.

— Разве я стал бы предлагать тебе такое при всем честном народе? Нет, ты осталась бы целомудренной, как рассвет, зато посмотрела бы на восхитительные вещи. Людям я стал бы говорить, что ты — моя сестра, а вечером, после того как все разойдутся, ты передразнивала бы их для меня. Я бы мог заработать тебе на приданое, если хочешь.

Она вздрогнула. Ну и балбес, надо же заговорить о приданом с девчонкой, которая, поди, любит его?

— Дурак ты, Томас, — говорит она, — если думаешь, что я смогу вернуться сюда, после того как уйду с тобой.

— Да, — говорит он и растерянно смотрит на арфу. — Да, наверное.

— Ничего, — с деланной легкостью успокаивает его Элсбет. — Ты расскажешь нам обо всем, когда вернешься, правда?

— Конечно. Когда вернусь…

Так и не сказав больше ничего, Томас схватился за арфу, и скоро музыка заполнила в доме все уголки. Разные мелодии он играл, и веселые, и печальные…

Ушел Томас ярким весенним утром, попрощавшись только с нами. Он не сказал, когда вернется. Мэг сплела ему пояс на память, а я вырезал из рога гребень. Почему не вырезать? Заодно время скоротал.

Он принял подарки с благодарностью, сказал:

— «Ничего прекраснее мне во всех моих странствиях не найти», — расцеловал нас обоих, потом огляделся с грустью. На дом посмотрел, на холмы…

— Бедная Элсбет! Будь она парнем, я бы взял ее в подмастерья. Ей понравилась бы дорога. — Он улыбнулся, взгромоздил арфу на спину. — Но к тому времени, как я вернусь, она наверняка замуж выйдет. Нет, замуж ей еще рановато, — тихо сказала Мэг.