Том второй - [10]

Ты появляешься,

губы твои – печать.

Смотрю на тебя и думаю:

– не смотреть!

Ревнуешь меня к поэзии? Больше ври!

Даже в тебе есть неба хотя бы треть,

даже у свалки право на пустыри.

Даже у вора веры на кошелек.

Даже тюремщику снится далекий друг.

Я засыпаю. Мыслями наутек.

Ты появляешься. Саечкой за испуг.

Длинные мысли

И это страшно.

Страшно.

Ты понимаешь?

Лопнет пружина.

Винт соскользнет.

Живой

станет прозрачным.

Время сотрет, как Vanish,

каждое пятнышко, сброшенное тобой.

И это грустно.

Вряд ли ты был живее,

чем фотография.

Вряд ли уметь хотел.

Что-нибудь чистое.

Яркое, как Гилея.

Что-нибудь честное.

Горькое, как Бодлер.

Весь этот полдень-мир

с детородной спесью,

с бомбами,

бабами,

клубами

(все дела)

стоит гораздо меньше твоих депрессий.

Нет никакой поэзии.

Умерла.

Телефонограмм

Телефонные баллады одинаковы.

Я пролистываю память: то ли? так ли?

Всё спасенное похоже на Иакова.

Всё погибшее похоже на спектакль.

(Вместо эпиграфа)

(переговорный)

Я листаю тебя. Листаю!

Так листают – слова и листья.

Так листают – листы и дали.

Так по снегу походкой лисьей

отпечатывают печали.

– Ты любила меня?

– Едва ли.

– Ты простила меня?

– Не слышу.

Телефонная трубка:

Тише!

Ты не смей выдавать обиды,

Ты не смей говорить…

– ...А Лида

поменяла уже восьмого… (*)

(Ненавижу все это!)

88

– …Рома,

а когда ты приедешь к маме?… (**)

– Замолчите!

– Молчите сами!

Посредине гудков и будок,

каблуков,

кошельков,

покупок,

посреди чужеродной пыли

я листаю тебя – навылет!

(мобильный)

– Почему ты молчишь?

– Так… Просто…

– Ты не хочешь…

(Словами льёт.

а внутри – ледяная россыпь:

почему,

почему – её?)

– Почему?

– Я ошибся...

– Хватит!

– Я люблю тебя. Я – твоё.

Тишина.

И по трубке каплет

надоевшее всем враньё.

(домашний)

Перезванивает.

– Простите,

можно Женю?

– Уже нельзя.

Посреди телефонных нитей

потерялась.

– А если я…

– Перестаньте звонить! Мне больно.

Больно!

Больно!

– А мы могли б…

– Убирайся.

Я всем довольна.

И короткое:

пииииип

(послезвоние)

Звонки – закончились.

Стихи – закончатся.

Осталась память

и оди-

ночество.

Осталась память

и ожи-

дание.

– Не надо…

– Надо!

Привычка давняя.

– Не-надо!

– Надо!

привычка древняя!

Единым адом

в едино-

временье!

Единой нитью

навеки связаны.

Звонки – звоните!

Стихи приказаны!

Около 14 января 2006 года

Примечания.

(*) – голос из кабинки 7.

(**) – голос из кабинки 9.

Маленькая трагедия

Д.Д.

* * *

Ничего уже жизнь не лечит.

Вместо вывиха новый сгиб.

Знаю, снимет другой Предтеча

с головы моей ржавый нимб.

Я останусь лежать обломком

в обветшалом сыром бреду.

Нагулявшись по края кромке,

я когда-нибудь в рай сойду.

И земли ледяное платье

натянув на судьбы костер,

я пойму, что не знала братьев,

как не знаю теперь сестер.

Шестое февраля. Вокзал.

А ты не заметил, меня уже нет.

Иду потихоньку, как дождь или снег.

А рядом

английский,

ангина

и запах

Chanel' и,

шинелей

и в елочных лапах

остатки тепла и остатки комет.

А ты не заметил, меня уже нет.

А в сердце

печаль

обвенчать

не успели.

Так странно,

так радостно

пахнут метели.

– Так дымно гореть в кожуре сигарет…

А ты не заметил, меня уже нет.

А возле

морозным

распяты узором

все небыли,

были,

какие-то ссоры…

И все притворялось. – Один турникет

по-прежнему знал, что меня уже нет

* * *

Жду.

Дожидаюсь.

Минутами как

лезвием

сердце лижет.

По лестничной клетке ползет сквозняк.

Думает,

я не вижу.

Пальчики.

Пол.

Половина часа.

Ты уже где-то близко.

В глазах зажигалась и гасла гроза

компактней

компактного диска.

В глазах зажигалась и гасла жара.

Без – правильно. Без – утомимо.

Ждала – дожидалась.

Ждала – жила.

А все остальное – мимо.

* * *

Помнишь ли, вечер был душен и ал.

Помнишь ли, рук не скрестили двое.

Ты ничего, ничего не сказал.

Это уже начиналось горе.

Глупое горе, простое, как плед,

как тишина или слово "или".

Горе, ненужное, как обед,

если тебя перед ним убили.

Помнишь ли, душу в ладонях держал.

Помнишь ли, гладил губами спину.

– Горькое горе солило кинжал,

не успевая из раны вынуть.

То ли мне глобус вдруг сделался мал.

То ли земля превратилась в море.

Ты ничего, ничего не сказал.

Это уже говорило горе.

* * *

Включаю мобильник.

Он больше не плачет.

Совсем как ребенок, больной лейкемией.

Он больше не нужен.

Он больше не значит,

но хочется, чтобы

его не забыли.

Я еду на запад.

И больше не в моде

Рембо,

дневники

и породистый виски.

Я еду на запах.

Высокоугоден

любой,

не деливший молчанием миску.

Я еду на запад.

Печаль амплитудна,

как "Поиск сети" или в легкое снизу.

Мобильник молчит, отдавая секундам

тепло,

не ушедшее

на

перевызов.

* * *

Любовь – это чувство, которое не или недопроходит.

Похоже на страх. Или будто тебя обокрали.

Ты мне не звонишь. И твое отражение вроде

пятна

расплывается в каждом моем Зазеркалье.

Любовь – это боль, у которой не ищут открытий.

Настолько банально, что хочется плакать на скорость.

Ты мне не звонишь. И вступивший в реакцию литий

ничто по сравнению с ночью, разменянной порознь.

И капельки пота. И взглядом прохожих касаясь,

Ловлю осуждение мало и вряд ли знакомых.

Ты мне не звонишь. – Но я месяц уже просыпаюсь

от каждого скрипа внутри моего телефона.

* * *

Мертвое сердце стоит дороже.

Мертвое сердце – мертвая кожа.