Том Соуер за границей - [24]

Но Джимъ не пошелъ въ карманъ за отвѣтомъ и возразилъ:

— А млечный путь?… Это что такое, желалъ бы я знать?… Что такое млечный путь? Прошу отвѣтить на это!

— По моему мнѣнію, это складочное мѣсто. Это только мнѣніе… именно мое личное мнѣніе… и другіе могутъ думать иначе, но я думалъ тогда и убѣжденъ и понынѣ, что это складочное мѣсто. Сверхъ того, это осадило Тома. Онъ не нашелся, что отвѣтить, и выраженіе лица у него было такое, какъ у человѣка, котораго хватили по спинѣ мѣшкомъ съ гвоздями. Онъ сказалъ только, что пускаться въ отвлеченныя разсужденія со мною и съ Джимомъ, все равно, что съ какимъ-нибудь сомомъ. Но это не мудрено сказать; и я замѣтилъ, что люди всегда отдѣлываются такъ, когда имъ заткнутъ ротъ. Тому Соуеру не понравился такой конецъ разговора.

Мы начали снова разсуждать о величинѣ Сахары и чѣмъ болѣе сравнивали мы ее съ тѣмъ или другимъ, тѣмъ громаднѣе, значительнѣе и величественнѣе она намъ казалась. Томъ, все подыскивая сравненія, сказалъ, наконецъ, что она совершенно равна Китайской имперіи. И онъ показалъ намъ, какое пространство Китай занимаетъ на картѣ и сколько отходитъ подъ него, дѣйствительно, въ мірѣ. Все это было изумительно и я сказалъ:

— Ну, я слыхалъ и прежде, даже много разъ, объ этой Великой степи, но я никакъ не думалъ, что она имѣетъ такое значеніе.

Томъ возразилъ:

— Значеніе! Сахара имѣетъ значеніе! Вотъ именно такъ разсуждаютъ иные люди. Если что громадно, то у нихъ и значительно. Только это имъ и понятно. Они видятъ только объемъ. Между тѣмъ, взгляни ты на Англію. Это самая важная страна въ мірѣ, а ты можешь засунуть ее Китаю въ жилетный карманъ, да еще и найдешь ее потомъ тамъ съ трудомъ, когда она тебѣ понадобится. Мой дядя Абнеръ, — онъ былъ пресвитеріанскій проповѣдникъ и самый завзятый, можно сказать, — такъ онъ всегда говорилъ, что если по величинѣ можно судить о значеніи, то чѣмъ должно быть небо по сравненію съ другими мѣстами?

Мы увидѣли, вдругъ, вдали, на самомъ краю свѣта, какой-та невысокій холмъ. Томъ перервалъ свою рѣчь, схватилъ подзорную трубу съ видимымъ волненіемъ, посмотрѣлъ въ нее и сказалъ:

— Это онъ… тотъ самый, котораго я все искалъ, это вѣрно! Если моя догадка не ошибочна, то это онъ, тотъ холмъ, въ который дервишъ ввелъ человѣка, чтобы показать ему тамъ всѣ сокровища міра.

Мы стали смотрѣть, а онъ принялся разсказывать намъ изъ «Тысячи одной ночи».

ГЛАВА X

Томъ говорилъ, что произошло это вотъ такъ: по степи тащился пѣшкомъ, въ страшно знойный день, одинъ дервишъ. Онъ прошелъ уже тысячу миль, былъ голоденъ, одинокъ, измученъ, но повстрѣчалъ, именно около той мѣстности, въ которой мы находились теперь, одного человѣка, гнавшаго сотню верблюдовъ, и попросилъ у него милостыни. Но владѣлецъ верблюдовъ извинился передъ нимъ своей бѣдностью. Тогда дервишъ спросилъ:

— Эти верблюды твои?

— Да, мои.

— У тебя долги?

— У меня? Никакихъ.

— Я полагаю, что человѣкъ, у котораго сотня верблюдовъ, а долговъ нѣтъ, можетъ назваться богатымъ, и не только просто богатымъ, а даже очень богатымъ. Правду я говорю?

Владѣлецъ верблюдовъ долженъ былъ сознаться, что оно такъ. Тогда дервишъ сказалъ:

— Господь далъ тебѣ богатство, мнѣ далъ въ удѣлъ нищету. У Него свои цѣли и онѣ всегда благія… да будетъ благословенно имя Его! Но Онъ же поведѣваетъ богачу помогать бѣдному, а ты отвергъ меня, брата своего, и Господь этого не забудетъ, ты поплатишься за свой отказъ.

Верблюдовожатый смутился, но онъ былъ страшно жаденъ до денегъ и не любилъ разставаться ни съ однимъ центомъ, поэтому онъ началъ жаловаться, объяснять, что времена были трудныя.

Онъ говорилъ, что хотя взялъ подрядъ на доставку большого груза въ Бальсору, за что и получилъ хорошую плату, но назадъ ему пришлось возвращаться порожнемъ, и потому барышъ отъ всей сдѣлки былъ очень не великъ. Дервишъ тронулся тогда далѣе въ путь, говоря:

— Ну, что дѣлать, твои разсчеты… Только я тебѣ скажу, что промахнулся ты на этотъ разъ, потерялъ случай.

Понятно, что верблюдовожатому захотѣлось узнать, какой такой случай онъ пропустилъ? Могло быть, что дѣло шло о возможности зашибить деньгу… Онъ побѣжалъ за дервишемъ и сталъ такъ слезно и настойчиво просить его сжалиться и сообщить, про какой случай онъ говорилъ, что дервишъ согласился, наконецъ, и сказалъ:

— Видишь ты этотъ холмъ въ далекѣ? Въ немъ скрываются всѣ сокровища міра и я искалъ человѣка съ особенно доброй душою и благородными чувствами, потому что, если бы мнѣ удалось повстрѣчать такого, я смазалъ бы ему глаза однимъ бальзамомъ, съ помощью котораго онъ увидалъ бы эти сокровища и могъ бы взять ихъ себѣ.

Того даже въ жаръ бросило. Онъ сталъ плакать, просить, мучился, валялся въ ногахъ у дервиша, увѣрялъ, что онъ именно такой хорошій человѣкъ и что онъ можетъ представить тысячу людей, которые засвидѣтельствуютъ, что никто и никогда не описывалъ его еще такъ вѣрно, какъ онъ самъ теперь.

— Ну, хорошо, — сказалъ дервишъ, — если мы навьючимъ твою сотню верблюдовъ, отдашь ты мнѣ половину ихъ?

Верблюдовожатый былъ почти внѣ себя отъ радости и отвѣтилъ:

— Вотъ это дѣло!

Они ударили по рукамъ. Дервишъ вынулъ коробочку съ бальзамомъ, натеръ имъ правый глазъ вожатаго, холмъ разверся передъ ними, они вошли и имъ представились безчисленныя груды золота и драгоцѣнныхъ каменьевъ; все это сверкало, какъ будто всѣ звѣзды небесныя свалились сюда…