Том 9. Рассказы. Капкан - [101]

— Тебе сразу было сказано, что для меня такие походы — дело непривычное, и все-таки ты с самого начала только и знаешь, что придираешься. В одном ты, во всяком случае, преуспел, любезный друг — позволь поздравить: в кои-то веки я вырвался, чтобы как следует отдохнуть, — и ты мне отравил этот отдых!

— Ты, может, думаешь, Прескотт, что мне с тобой сахар? То он дуется, видите ли, то он тебе оказывает вежливое снисхождение, то пристает с заумными разговорами, выхваляется, какой он ученый… А растяпа — что-то невозможное! Все валится из рук! Да такие вещи у нас в Америке любой десятилетний малец должен уметь! Ну, сказал, что не привык к походам — но не мог же я предположить, что ты паралитик!

…Изогнутая полоска гравия-футов шесть в самом широком месте; по одну сторону сочится влагой скалистый обрыв, лохматый от мокрых лишайников, по другую, под черными тучами, несется к широкой каменистой гряде черный поток, злобно ощерясь стеклянным хребтом под нескончаемым ливнем, свиваясь в коварные водовороты на мелководье. И на этой полоске гравия — жалкая горсточка измазанных в грязи мужчин, причем двое из них бранятся, точно сварливые бабы на заднем дворе. Одна дыра в парусиновой байдарке, два несовместимых представления о чувстве юмора-и славной истории человечества как не бывало, и величие человеческой воли — пустой звук. А вокруг, на миллионы квадратных миль — дремучая лесная чащоба, нелюдимые озера, угрюмая тундра, на фоне которых участники грозного поединка не более как две мухи, что зудят, запутавшись в паутине.

Сомнительно, чтобы мысль об этом несоответствии закралась в сознание мистера Э. Вэссона Вудбери. Он продолжал в том же духе, стараясь унизить товарища, унижая этим себя, выкрикивая гадости, о которых потом наверняка пожалеет, — и все это самозабвенно, как пьяница, которого обвиняют в том, что он не дурак выпить. Но Ральфу за годы юридической практики наскучили безобразные сцены. Он сразу устал от перебранки и сразу заметил, что индейцы, прыская со смеху, прислушиваются к ней с упоением.

Никто не признал бы Благонадежного и Респектабельного мистера Прескотта в этом человеке, который взглянул на Вудбери в упор — так, что тот осекся, — и отчеканил:

— Хорошо. Я тебе в тягость. Разреши довести до твоего сведения: я буду рад и счастлив с тобой расстаться.

— Брось дурить! — фыркнул Вудбери. — Куда ты денешься?

Глава VIII

Уже вечерело, когда, провозившись с ремонтом, они, жужжа мотором сквозь завесу дождя, дошли до того места, где обрывались увенчанные тополями утесы, и перед ними открылась старинная вырубка — отличное место для стоянки. Покосившиеся колья, на которых некогда держалась рама для вяления рыбы, свидетельствовали о том, что здесь издавна располагались индейцы.

Вудбери и Ральф даже не подозревали — а проводник Чарли, если бы и знал, нипочем не додумался бы рассказать, — что здесь в 1587 году французские миссионеры-первооткрыватели построили вигвамы и с тех пор ни один путник — будь то губернатор, епископ или одинокий траппер — не проходил мимо, чтобы не отдохнуть в этом месте денек, а то и неделю. Ибо, хотя вокруг все те же девственные леса, что в 1492 году, Мэнтрап — Ривер — столбовая дорога, Бостонский Почтовый Тракт, Великий Северный путь этого глухого края.

Местечко было хоть куда: поросшая травой поляна, сухая, расчищенная от камней, защищенная стеною сосняка. Индейцы поставили палатки и в пять минут развели огромный костер — любому белому потребовалось бы на это не менее получаса. Ральф, продрогший до костей — дождь уже забрался к нему за шиворот и в рукава, — с наслаждением уселся на ящик с провиантом под брезентовым навесом, натянутым на суку у костра, и протянул руки к веселым языкам пламени.

В первый раз они с Вудбери не помирились после ссоры. Между ними стояло напряженное молчание, оба выжидали, оба были настороже.

Вудбери вскочил на ноги.

— Сходить рыбки поудить, — буркнул он.

Ральфу было видно, как, стоя среди прибрежных валунов, он снова и снова забрасывает блесну, изредка вытаскивая щуренка. Надо думать, ему не очень-то сухо там, на камнях. И до чего же у него одинокий, жалкий вид… Ральфу стало совестно. Он застегнул на все пуговицы свой длинный клеенчатый дождевик — с каким восхитительным чувством облегчения он только что расстегнул его! — вздыхая, натянул набрякшие сапоги и зашаркал к берегу.

— Слушай, — сказал он вполголоса, глядя, как Вудбери с безнадежным видом перехватывает леску то одной, то другой рукой, подтягивая к себе блесну, и с его мясистых пальцев капает вода. — Я знаю, от меня действительно не слишком много толку в походе. И у тебя сейчас действительно есть кой-какие основания злиться. Но все-таки, надеюсь, ты не из-за меня ушел от костра?

— Я? Из-за тебя} Будет чушь городить! — нельзя сказать, чтобы это прозвучало обнадеживающе. (Только, боже мой, так и проглядывал в нем тот толстый мальчик, каких много, болезненно обидчивый от сознания своей незначительности, вызывающе задиристый, оттого что его самого вечно задирали и унижали. Отчасти Ральф догадывался об этом — но лишь отчасти, ибо где сказано, что Ральф Прескотт был более щедр и тонок душою, чем любой из нас?) — Представь себе, что я люблю удить рыбу, — продолжал Вудбери. — Настолько люблю, что раз уж я приехал ради этого за две тысячи миль, а может, и за три, не знаю, так уж разреши мне