Глаза Маргариты, привыкающие к тьме, теперь различали смутный переплет ветвей и широких листьев над собою и вокруг себя, уши Маргариты не проронили ничего из того, что говорил Коровьев.
А тот шептал и шептал, увлекая Маргариту все дальше и дальше… «Нет, нет этого гражданину с Земляного Вала не сделать, — думала Маргарита. — Где же конец?»
— Почтительность… но не бояться… ничего не бояться… Вы сами королевской крови, — чуть слышно свистел Коровьев…
— Почему королевской крови? — испуганно шепнула Маргарита.
— Если разрешите… потом… это долго, — голос Коровьева становился все тише, — тут вопрос переселения душ… В шестнадцатом веке вы были королевой французской… Воспользуюсь случаем принести вам сожаления о том, что знаменитая свадьба ваша ознаменовалась столь великим кровопролитием…
Тут Коровьев прервал сам себя и сказал:
— Королева, мы пришли.
Впереди блеснул свет. Он выходил из широкой щели наполовину открытой тяжелой окованной двери. Из-за двери слышались голоса…
— Одну минуту прошу обождать, королева, — тихо сказал Коровьев и ушел в дверь… От стены отлепилась тотчас темная фигура и преградила путь Маргарите. Когда она мелькнула в освещенной полосе, Маргарита разобрала только одно, что это мужчина с белой грудью, то есть тоже во фраке, как и Коровьев, что он худ, как лезвие ножа, черен, как черный гроб, необыкновенно траурен.
Отделившийся всмотрелся в Маргариту странными, пустыми глазами, но тотчас отступил почтительно и шепнул глухо:
— Одну минуту! — и слился опять со стеной.
Тотчас вышел Коровьев и заулыбался в широкой полосе уже настежь открытой двери.
— Мессир извиняется, что примет вас без церемонии в спальне, — медово говорил Коровьев и тихо, тихо добавил: — Подождите, пока он заговорит с вами сам… — (затем) громко: — Мессир кончает шахматную партию…
Маргарита вошла, неслышно стуча зубами. Ее бил озноб.
В небольшой комнате стояла широкая дубовая кровать со смятыми и скомканными грязными простынями и подушками. Перед кроватью дубовый же на резных ножках стол с шахматной доской и фигурками. Скамеечка у постели на коврике. В тускло поблескивающем канделябре, в гнездах его в виде птичьих лап, горели, оплывая, толстые восковые свечи.
Другой канделябр, в котором свечи были вложены в раскрытые пасти золотых змеиных голов, горел на столике под тяжелой занавеской. Тени играли на стенах, перекрещивались на полу. В комнате пахло серой и смолой.
Среди присутствующих Маргарита узнала одного знакомого — это был Азазелло, так же, как и Коровьев, уже одетый во фрак и стоящий у спинки кровати. Увидев Маргариту, он поклонился ей, показав в улыбке клыки.
Нагая ведьма, та самая Гелла, что так смущала почтенного буфетчика Варьете, сидела на коврике на полу у кровати, возясь с каким-то месивом в кастрюльке, из которой валил серный пар.
Кроме этих был еще в комнате, сидящий спиной к Маргарите, громаднейший черный котище, держащий в правой лапе шахматного коня.
Гелла приподнялась и поклонилась Маргарите. То же сделал и кот. Он шаркнул лапой и уронил коня и полез под кровать его искать.
Замирая от страху, все это Маргарита разглядела в колышущихся тенях кое-как. Взор ее притягивала постель, на которой, что было несомненно, сидел Воланд.
Два глаза уперлись Маргарите в лицо. Правый, с золотою искрой на дне, сверлящий до дна души, и левый, пустой и черный, вроде как вход, узкое игольное ухо в царство теней и тьмы.
Лицо Воланда было скошено на сторону, правый угол оттянут книзу, брови черные острые на разной высоте, высокий облысевший лоб изрезан морщинами параллельными бровям, кожа лица темная, как будто сожженная загаром.
Воланд сидел, раскинувшись на постели в одной ночной рубашке, грязной и на плече заштопанной. Одну ногу он поджал под себя, другую вытянул. Колено этой темной ноги и натирала какой-то дымящейся мазью Гелла.
Еще разглядела Маргарита на раскрытой безволосой груди темного камня искусно вырезанного жука на золотой цепочке и с какими-то письменами на спинке.
Несколько секунд продолжалось молчание. «Он экзаменует меня…» — подумала Маргарита и усилием воли постаралась сдержать дрожь в ногах.
Наконец Воланд заговорил, улыбнувшись, отчего глаз его как бы вспыхнул.
— Приветствую вас, светлая королева, и прошу меня извинить.
Голос Воланда был так низок, что на некоторых слогах давал оттяжку в хрип.
Он взял с простыни длинную шпагу, погремел ею под кроватью и сказал:
— Вылезай. Партия отменяется… Прибыла дорогая гостья.
— Ни в каком слу… — тревожно свистнул суфлерски над ухом Коровьев.
— Ни в каком случае… — сказала Маргарита.
— Мессир! Мессир! — дохнул Коровьев в ухо.
— Ни в каком случае, мессир! — ясным, но тихим голосом ответила Маргарита и, улыбнувшись, добавила: — Я умоляю вас не прерывать партии. Я полагаю, что шахматные журналы бешеные деньги заплатили бы за то, чтобы ее напечатать у себя.
Азазелло тихо, но восторженно крякнул.
Воланд поглядел внимательно на Маргариту и затем сказал как бы про себя:
— Кровь! Кровь всегда скажется…
Он протянул руку, Маргарита подошла. Тогда Воланд наложил ей горячую как огонь руку на плечо, дернул Маргариту к себе и с размаху посадил на кровать рядом с собой.
