Том 8. Похождения одного матроса - [116]

Обыкновенно за четверть часа до семи, вдоволь наговоривши Чайкину обо всем, более или менее интересном, что, по его мнению; происходило за день на клипере, Кирюшкин уходил, обещаясь завтра навестить своего любимца. И Чайкин всегда нетерпеливо ждал его прихода.

Однажды, прощаясь с Кирюшкиным, он сказал:

— Уважь, Иваныч, голубчик, принеси черного сухарика. Давно не пробовал… Тут все белый хлеб. И хотя меня кормят до отвала и всяких пирожных дают, а по ржаному сухарику я соскучился.

Кирюшкин обещал принести и заметил:

— То-то оно и есть… И по сухарику соскучился… Так как же останешься ты в этой Америке?.. Совсем пропадешь в ней…

3

Однажды утром, когда Чайкин первый раз встал с постели и необыкновенно довольный, что раны его заживают и нет уже никаких болей, сидел в кресле около стола, на котором стоял чудный букет чайных роз, присланных ему матерью спасенной девочки, и разговаривал с верным Дунаевым, неотлучно находившимся при нем, в комнату вошла сиделка и сказала Чайкину:

— Вас хочет видеть русский адмирал, начальник эскадры. Хотите его принять, Чайк?

В первую минуту Чайкин был изумлен и испуган.

«Зачем ко мне идет адмирал?» — думал Чайкин и не знал, как ему быть.

— Если вам визит этот неприятен, Чайк, то я могу сказать, что вы чувствуете себя нехорошо и не можете его принять… Вы, кажется, не расположены видеть адмирала, Чайк? — прибавила в виде вопроса сиделка.

— Нет, зачем же врать! — промолвил смущенно Чайкин.

— Так, чтоб не врать, я просто скажу, что вы не хотите его видеть, Чайк. Сказать?

— Это будет обидно для адмирала…

— А ну его… Пусть обижается! — заметил по-русски Дунаев.

— За что зря обиждать… Он, может, от доброго сердца пришел, а я скажу: «Уходи!..»

И, обратившись к сиделке, Чайкин сказал:

— Попросите адмирала…

И с этими словами он несколько испуганно оправил свой халат; смахнул со стола хлебные соринки и не без некоторого страха прежнего матроса ждал появления адмирала, несмотря на то, что слышал о нем много хорошего.

Тот же страх испытывал и Дунаев, хотя и хотел показать, что он совершенно равнодушен к приходу адмирала.

— А я пока уйду… Может, он захочет с тобой о чем-нибудь секретно говорить, Вась…

И Дунаев пошел к выходу и, встретившись около дверей с адмиралом, невольно вытянулся по-военному и провожал адмирала глазами.

— Бывший матрос? — спросил, останавливаясь, адмирал и ласково улыбнулся.

— Точно так, ваше превосходительство! — отвечал Дунаев по старой привычке.

— С какого судна?

— С «Люрика», ваше превосходительство.

— Давно здесь?

— Пять лет, ваше превосходительство.

— Какие занятия?

— Возчиком был, а теперь вот около Чайкина нахожусь, ваше превосходительство!

— Слышал… хорошо, что Чайкин не один…

— К нему еще российский ходит: Кирюшкин, ваше превосходительство.

— Знаю. Тебе здесь нравится? Дунаев, кажется?

— Точно так, ваше превосходительство. Очень нравится!..

— А по какой причине ты оставил судно?

— Претензию подавал адмиралу на капитана «Люрика», ваше превосходительство.

Адмирал не сомневался, что Дунаев говорит правду: командир «Рюрика» даже и в те отдаленные времена считался жестоким командиром и был уволен от службы.

— И не скучаешь по России?

— Прежде скучал, а теперь мало скучаю, ваше превосходительство.

— Совсем американцем стал! — улыбаясь, проговорил адмирал, оглядывая с ног до головы Дунаева, и направился к креслу, где сидел похудалый, побледневший и испуганный Чайкин.

Когда адмирал подошел к Чайкину, тот стоял у кресла.

— Здравствуй, Чайкин!

— Здравия желаю, ваше превосходительство! — отвечал тихим, утомленным голосом Чайкин.

От стояния на ногах он чувствовал, что у него кружится голова.

— Садись, садись скорей! Тебе нельзя стоять! — участливо проговорил адмирал, увидавший побледневшее лицо Чайкина.

— Трудно еще, ваше превосходительство… Первый раз встал с постели.

И словно бы виновато улыбаясь, что не может стоять перед адмиралом, Чайкин опустился в кресло. Адмирал сел в другое.

— Я давно собирался навестить тебя, да боялся потревожить! — проговорил он.

— Чувствительно благодарен, ваше превосходительство.

— А я пришел к тебе, чтобы сказать, как я рад был узнать о подвиге русского матроса.

Чайкин застенчиво молчал.

— Но мне, признаюсь, очень жаль было узнать, что ты русский человек и принужден оставаться на чужбине… Я знаю, что тебя вынудило остаться здесь… Страх перед наказанием? Да?

— Точно так, ваше превосходительство… Я опоздал на шлюпку и боялся, что меня накажут… и остался…

— Слушай, Чайкин, что я тебе скажу. Ты, конечно, волен остаться здесь, и никто тебя не может отсюда вытребовать… Но если ты хочешь вернуться, даю тебе слово, что ты никакому наказанию не подвергнешься. Я буду за тебя просить начальство. Оно уважит мою просьбу.

— Премного благодарен на добром слове, ваше превосходительство! — с чувством произнес Чайкин.

— И знай, что милостью нашего государя телесные наказания отменены… На клипере новое начальство, и того, что было прежде, не будет… Тебя сделают унтер-офицером.

Чайкин молчал.

— Так хочешь вернуться? Даю тебе слово, что тебе ничего не будет! — еще раз ласково повторил адмирал, объяснявший молчание матроса недоверием к его словам.