Том 8. Очерки переходного времени - [5]
Приходит вечером к отцу гость: сидит в гостиной на диване и курит трубку; Павлуша крадется по стульям, не спуская глаз с гостя, и хватается за ручку отцовского кресла.
— Ваш сынок-то?..
— Мой!..
Он гладит Пашу по голове.
— Буян?
— Нет, благодаря бога, тих… Я им доволен… «Я, говорит, папаша, шуметь не буду… нечто я мальчишка?..»
— Умница!.. право умница! — хвалит гость.
— И целый день его не слыхать…
Отец опять гладит по голове.
Гость слишком умильно и масляно смотрит на Пашу и потом говорит:
— А рисовать любишь?
Паша молчит.
— Ну, скажи же: любишь или нет? — допрашивал отец. — Коли спрашивают, отвечай…
— Люблю…
— И краски есть?
Паша молчит опять.
— Ну, скажи же, будь учтив… Есть у тебя краски? Нету? Ну, так скажи, мол, нету!
— Нету!..
— Ну, вот!.. — одобрительно произносит отец.
— Ну, поди же сюда…
— Поди, — говорит отец, — не бойсь!
Паша подходит. Гость запускает руку, украшенную кольцами, в карман и, погремев в нем деньгами, вынимает золотой.
— На-ка вот.
— Напрасно вы, Иван Федорович, — вяло сопротивляется отец.
— Бери-ка, бери, молодец! У нас с ним свои счеты…
— Право, напрасно!
Паша не знает: брать или не брать?..
— Ну, возьми, — говорит отец. — Когда дают, бери. Сам не напрашивайся, а это ничего…
Паша берет золотой.
— Неси к матери, — говорит отец…
Скоро Паша и золотой производят великий восторг в детской в присутствии матери и множества старух нянек.
— Ах, милое дитя! Вот ангельская душенька! Все его любят, все-то его жалуют, — слышится со всех сторон, и несколько костлявых рук поощрительно ползают по голове Павлуши.
— Будешь слушаться — больше дадут! Только слушайся.
— Я слушаюсь.
— И слушайся! И все будут довольны. Все скажут «умница!».
В таком-то роде шло воспитание со стороны родителей.
Наряду с этим ученьем шло ученье и по книжкам; но все как-то урывками. Голова у Павлуши была свежа, а поэтому в короткое время, начиная с довольно глубокомысленных складов вроде фрю, хрю и пр., он достиг возможности рассказать св<ященную> историю вплоть до столпотворения вавилонского и во всех подробностях излагал, как жена Лота превратилась в соляной столб. Из арифметики знал, что счисление происходит от правой руки к левой, и с прописи выводил «Мудрость у разумного пред лицом, а глаза глупца ищут ее на конце света», или что-то в этом роде. Иногда, среди таких рьяных занятий, учитель Паши, большею частью семинарист, отбывал из города за посещением невесты, по случаю открывшегося дьяконского места, и Паша оставался без учителя, имея счастливую возможность забыть всю недавнюю науку. И действительно, с появлением нового учителя Паше большого труда стоило отыскать линейку, грамматику; чернильница делалась обиталищем мух, а перо гусиное похищала нянька, находя очень удобным обметать им клопов, населявших малейшие трещины в стене около ее логовища. Каждый новый учитель приносил с собою и новые порядки; все, что ни делал его предшественник, все было не так: линейку необходимо было сделать длиннее и толще, учебники должны быть другие. Прежде под именем горизонта было «пространство, на которое спирается свод небес»; новый же учитель говорил, что горизонт есть «как бы пространство, на которое как бы опирается хрустальный свод небес».
Много переменилось учителей у Паши, а толку все не было. Наконец родители порешили все учение сынка начать снова, с самого начала, и притом благословясь; для этой цели решено было подыскать хорошего богослова и отслужить молебен пророку Науму. Но случай такой долго не представлялся. Наконец перед рождеством, когда ходят с разрешительной молитвой, дождались-таки молебна.
После молебна батюшка пожелал с ним сам почитать азбуку, утверждая, что это будет много способствовать к преуспеянию его. Явилась азбука московского издания, где на обертке изображены были какие-то долговязые фигуры, весьма напоминавшие сидельцев в мучных лабазах, только одетых в женские платьица и калоши; по всей вероятности, художник здесь изобразил особенно прилежных детей, ибо все они ходили с книжками, держа их или перед самым лицом, или даже выше головы, — это уж самые прилежные.
Пропустив азы, батюшка остановился на прописных буквах и читал их по-нонешнему, причем выходило: пе, ре, се. Очевидно, что батюшка плохо знал, как по-нонешнему, да притом его развлекали приготовления к закуске; в соседней комнате раздавался стук тарелок, ножей.
Попросили закусить; за столом пошли разговоры.
— Ох, дети, дети! — говорила задумчиво мать.
— Дитя есть мягкий воск! — присовокуплял батюшка.
В передней, чавкая, закусывал дьячок, помещаясь на оконнике, около батюшкиной палки, шапки с ушами и длинной, как колбаса, муфты.
— Благодаря богу, Олухов купец лошадку прислал, — говорил священник от нечего делать по окончании закуски, — все не так по морозу-то… А то уж очень сиверко!
— С вечера началось, — тоже от нечего делать прибавила мать.
— Да!..
В передней кашлянул дьячок.
— Ну, нам пора!
И священник поднялся с своего места.
Уходя, он снова благословил всех и обещал прислать знакомого учителя, семинариста, утверждая, что человек он тихий и притом богослов не из последних.
