Том 7. Стихотворения - [21]

Раньше светил и огня,

Думать-гадать о созданьи

Боги воззвали меня.

И совещались мы трое,

Радостно жизнь расцвела.

Но на благое и злое

Я разделил все дела.

Боги во гневе суровом

Прокляли злое и злых,

И разделяющим словом

Был я отторжен от них.

«Что мы служим молебны…»

  Что мы служим молебны,

И пред Господом ладан кадим!

  Всё равно непотребны,

Позабытые Богом своим.

  В миротканной порфире,

Осенённый покровами сил,

  Позабыл он о мире,

И от творческих дел опочил.

  И нетленною мечтою

Мировая душа занята,

  Не земною, иною, –

А земная пустыня – пуста.

Пилигрим

В одежде пыльной пилигрима,

Обет свершая, он идёт,

Босой, больной, неутомимо,

То шаг назад, то два вперёд, –

И, чередуясь мерно, дали

Встают всё новые пред ним,

Неистощимы, как печали, –

И всё далек Ерусалим…

В путях томительной печали,

Стремится вечно род людской

В недосягаемые дали,

К какой-то цели роковой.

И создаёт неутомимо

Судьба преграды перед ним,

И всё далек от пилигрима

Его святой Ерусалим.

Лихо

Кто это возле меня засмеялся так тихо?

Лихо мое, одноглазое, дикое Лихо!

Лихо ко мне привязалось давно, с колыбели,

Лихо стояло и возле крестильной купели,

Лихо за мною идёт неотступною тенью,

  Лихо уложит меня и в могилу.

Лихо ужасное, враг и любви, и забвенью,

  Кто тебе дал эту силу?

Лихо ко мне прижимается, шепчет мне тихо:

«Я – бесталанное, всеми гонимое Лихо!

В чьём бы дому для себя уголок не нашло я,

Всяк меня гонит, не зная минуты покоя.

Только тебе побороться со мной недосужно, –

  Странно мечтая, стремишься ты к мукам.

Вот почему я с твоею душою так дружно,

  Как отголосок со звуком».

«Я тёмным иду переулком…»

Я тёмным иду переулком,

Где в воздухе пыльном и гулком

  Тревога,

И чужд я больной укоризне, –

Теперь мне осталось от жизни

  Немного.

Не знать и не ждать перемены,

Смотреть на докучные стены

  Досадно,

Мечтать же о дне неслучайном,

Навеки запретном и тайном,

  Отрадно.

Да, он никогда не настанет, –

И кто моё сердце обманет

  Гаданьем!

Не мне утешаться и верить,

И тёмные пропасти мерить

  Желаньем.

«В предутренних потьмах я видел злые сны…»

В предутренних потьмах я видел злые сны.

  Они меня до срока истомили.

Тоска, томленье, страх в работу вплетены,

  В сиянье дня – седые космы пыли.

Предутренние сны, безумной ночи сны, –

  На целый день меня вы отравили.

Есть белый нежный цвет, – далёк он и высок,

  Святая тень, туманно-голубая.

Но мой больной привет начертан на песок,

  И тусклый день, так медленно ступая,

Метёт сухой песок, медлительно-жесток.

  О жизнь моя, безжалостно-скупая!

Предутреннего сна больная тишина,

  Немая грусть в сияньи Змия.

Святые ль наизусть твердишь ты имена,

  Ты, мудрая жена седого Вия,

Предутреннего сна больная тишина,

  Но где ж твои соперницы нагие?

Иль тусклой пеленой закроется закат,

  И кто за ним, то будет Тайной снова,

И, мёртвой тишиной мучительно объят,

  Сойду к Иным без творческого Слова?

Мучительный закат, безжалостный закат,

  Последний яд, усмешка Духа Злого.

«Воля к жизни, воля к счастью, где же ты?…»

Воля к жизни, воля к счастью, где же ты?

Иль навеки претворилась ты в мечты,

И в мечтах неясных, в тихом полусне,

Лишь о невозможном возвещаешь мне?

Путь один лишь знаю, – долог он и крут, –

Здесь цветы печали бледные цветут,

Умирает без ответа чей-то крик.

За туманом солнце скрыто, – тусклый лик.

Утомленьем и могилой дышит путь, –

Воля к смерти убеждает отдохнуть,

И от жизни обещает уберечь.

Холодна и однозвучна злая речь,

Но с отрадой и с надеждой внемлю ей

В тишине, в томленьи неподвижных дней.

«Я спал от печали…»

Я спал от печали

Тягостным сном.

Чайки кричали

Над моим окном.

Заря возопила:

«Встречай со мной царя.

Я небеса разбудила,

Разбудила, горя».

И ветер, пылая

Вечной тоской,

Звал меня, пролетая

Над моею рекой.

Но в тяжёлой печали

Я безрадостно спал.

О, весёлые дали,

Я вас не видал!

«He отражаясь в зеркалах…»

He отражаясь в зеркалах,

Я проходил по шумным залам.

Мой враг, с угрюмостью в очах,

Стоял за белым пьедесталом.

Пред кем бы я ни предстоял

С моей двусмысленной ужимкой,

Никто меня не замечал

Под серой шапкой-невидимкой.

И только он мой каждый шаг

Следил в неукротимом гневе,

Мой вечный, мой жестокий враг,

Склонившись к изваянной деве.

Среди прелестных стройных ног,

Раздвинув белоснежный камень,

Торчал его лохматый рог,

И взор пылал, как адский пламень.

«Шум и ропот жизни скудной…»

Шум и ропот жизни скудной

  Ненавистны мне.

Сон мой трудный, непробудный,

  В мёртвой тишине,

Ты взлелеян скучным шумом

  Гордых городов,

Где моим заветным думам

  Нет надёжных слов.

Этот грохот торопливый

  Так враждебен мне!

Долог сон мой, сон ленивый

  В мёртвой тишине.

«Поклонюсь тебе я платой многою…»

Поклонюсь тебе я платой многою, –

Я хочу забвенья да веселия, –

Ты поди некошною дорогою,

Ты нарви мне ересного зелия.

Белый саван брошен над болотами,

Мёртвый месяц поднят над дубравою, –

Ты пройди заклятыми воротами,

Ты приди ко мне с шальной пошавою.

Страшен навий след, но в нём забвение,

Горек омег твой, но в нём веселие,

Мёртвых уст отрадно дуновение, –

Принеси ж мне, ведьма, злое зелие.

«Грустен иду по дороге пустынной…»

  Грустен иду по дороге пустынной

Вслед за вечернею тенью, угрюмой и длинной.

  Сумрачный город остался за мною

С чахлою жизнью его и с его суетою.

  Пусты просторы, томительно-жёстки.