Том 7. Рассказы и повести. Жрецы - [47]
— Тоже пишет! Молода, во Саксонин не была! Послать бы тебя, строкулиста, самого на войну!
Но особенно старика возмущало, когда газета, не жалея красок, восхваляла какого-нибудь вновь назначенного сановника.
И тогда его обыкновенно добродушное лицо выражало нескрываемое презрение, и он приговаривал, обращаясь, по-видимому, к автору хвалебной статейки:
— И кто тебя, льстеца, за язык дергает? Раненько, брат, хвалишь… Нехорошо!..
Зато, если Максиму Ивановичу статейка нравилась и он находил мысли ее «правильными и благородными», он с увлечением прочитывал вслух особенно понравившиеся ему выражения и восклицал:
— Ай да молодчага! Ловко!.. Так и надо писать, коли бог тебе талант дал!..
И, случалось, писал в редакцию газеты письмо, в котором выражал благодарность неизвестному автору статьи за доставленное им удовольствие.
За завтраком Максим Иванович обыкновенно передавал в более или менее коротких извлечениях все интересное, прочитанное в газете, своей жене и дочери.
И хотя и жена и дочь сами уже прочли после адмирала газету, но обе они, обожавшие старика, внимательно слушали, пока он не спохватывался и не говорил со своею добродушною улыбкой:
— Да вы уж читали…
— Ничего, ничего, рассказывай…
Но Максим Иванович не продолжал, а переходил к обсуждению прочитанного и нередко критиковал газету.
Сегодня адмиралу, по-видимому, не понравился фельетон. Во время чтения он дергал плечами и наконец проговорил:
— Тоже фанаберия… Скажи пожалуйста! А у самого-то на грош амуниции!
В эту минуту в кабинет вошла легкой, слегка плывущей походкой, с подносом в руках, дочь адмирала Наташа, или, как звал ее отец, Нита, высокая и худощавая, стройная и грациозная в своих движениях блондинка, лет двадцати пяти, с большими ясными серыми глазами. В ее лице, светившемся умом и тою одухотворенною красотою, какую можно встретить лишь у избранных натур, было то же выражение душевной чистоты и мягкости, что и у отца, но лицом она совсем на него не походила. Одета она была очень скромно, но с тем изяществом, которое свидетельствовало о вкусе не одной только портнихи. На ней была шерстяная черная юбка, открывавшая маленькие ноги, и светло-серый лиф с высоким воротником, закрывавшим шею. И все это на ней сидело так ловко и так шло к ее свежему лицу молочной белизны с нежным румянцем. Ни серег в ее маленьких ушах, ни колец на ее красивых, тонких руках с длинными породистыми пальцами не было. Только маленькая брошка с тремя брильянтиками — подарок отца — блестела у шеи.
— Ты кого это, папа? — спросила она, улыбаясь, когда поставила на стол стакан чая и блюдечко с вареньем.
— Да этого «Виго»… Не люблю я его… Ломается… Читала сегодняшний фельетон?
— Читала, папа.
— И тебе не нравится?
— Не нравится.
— У нас с тобой одинаковые вкусы, Ниточка! — проговорил отец и взглянул на дочь взглядом, полным любви и обожания.
Вместо ответа Нита поцеловала старика.
— Славная ты моя! — промолвил умиленно старик. — Скоро вот и другой наш славный вернется, — оживленно прибавил Максим Иванович.
— А когда?
— Дня через три, я думаю, они придут в Кронштадт, если ничто их не задержит. В море ведь нельзя, Ниточка, точно рассчитывать. Верно, Сережа протелеграфирует о выходе из Копенгагена, а из Кронштадта мне дадут знать телеграммой, как только «Витязь» покажется у Толбухина маяка. Уж я просил об этом… Мы все и поедем встречать Сережу… Ведь я голубчика шесть лет не видал! — прибавил Максим Иванович.
Действительно, отец в последний раз видел сына перед выпуском его из корпуса, восемнадцатилетним юношей, и, назначенный начальником эскадры Тихого океана, уехал на три года, а когда вернулся в Россию, не застал сына. Тот ушел в дальнее плавание.
Старик помолчал и прибавил:
— Надеюсь, Сережа бравый морской офицер и не забыл советов отца, как надо служить. Он ведь славный мальчик всегда был, только Морской корпус его несколько портил. Нынче там больше на манеры обращают внимание… Это тщеславие… Эта дружба с богатенькими князьками… Помнишь, как мы ссорились с ним из-за этого?.. Но да тогда он был юнцом, и все это, конечно, прошло с годами… Он ведь умный и честный мальчик! — горячо прибавил старик.
— Еще бы! — так же горячо воскликнула Нита и, словно бы чем-то обеспокоенная, порывисто прибавила: — Но только знаешь ли что, папа?
— Что, Нита?
— Сережа иногда напускает на себя больше фатовства, а он не такой. И ты не обращай на это внимания, если тебе покажется в нем что-нибудь такое… наносное…
Она старалась заранее приготовить отца к тому, что он увидит. Письма, которые она изредка получала от брата, не нравились ей; в них чувствовалось что-то такое, что глубоко огорчало ее и, конечно, огорчит старика. Да и раньше жизнь брата в отсутствие отца не отвечала ее вкусам, а — главное — его взгляды, его убеждения казались ей такими несимпатичными. И Нита, любившая своего единственного брата до безумия, не раз горячо с ним спорила, стараясь переубедить его.
