Том 7. Последние дни - [164]

.

Салтыкова(появляется в дверях). Графиня, позвольте вам представить Нестора Васильевича Кукольника и поэта Владимира Григорьевича Бенедиктова.

Долгоруков от счастья давится. Преображенцы, переглянувшись, выходят в столовую и, обменявшись многозначительным взором, исчезают из нее.

Воронцова-Дашкова. Ах, боже мой, простите меня великодушно, я увлеклась… простите… Милая Александра Сергеевна, я убегаю… я убегаю… (Скрывается в гостиной.)

Салтыкова скрывается вслед за ней. Бенедиктов с искаженным лицом выходит в столовую. Кукольник за ним.

Бенедиктов. Зачем ты меня повез на этот завтрак?! Я сидел тихо дома… А все ты! И вечно ты!

Кукольник. Жалкий свет! Терпи, Владимир!

Салтыков. Агафон? Снимай обоих, и Пушкина и Бенедиктова! В ту комнату!

Занавес

Действие второе

Троекратный грохот труб. Он прекращается. Идет занавес. Ночь. Дворец Воронцовых-Дашковых. Зимний сад. Лампы в зелени. Фонтан. В зелени, между прозрачными сетками порхают встревоженные птицы. В глубине колоннада. За ней видна гостиная. В гостиной мелькают то гости в бальном одеянии, то ливрейные лакеи. Слышен издали стон бального оркестра, шорох толпы. У входа в зимний сад у колонны стоит — неподвижен — негр в тюрбане и в блестящем одеянии. В самой чаще, в зеленой нише, укрывшись от взоров света, сидит за столиком на диванчике Долгоруков в бальном наряде. Перед Долгоруковым бутылка шампанского на столике и миндаль. Долгоруков подслушивает разговор в зимнем саду. Там, где просторнее, недалеко от колоннады, у стола, на котором шампанское, на диване сидит лицом к зрителю, поражая своей красотой, Пушкина. Повернувшись спиной к зрителю, перед Пушкиной сидит в лейб-казачьей парадной форме Николай I.

Николай I. Когда я слышу, как плещет фонтан и как шуршат в чаще птицы, о, сколь безумно я страдаю!

Пушкина. Но отчего же?

Николай I. Ежели кто-нибудь знал бы, как напоминает мне волшебный сад подлинную природу, и тихое журчанье ключей, и сень дубрав. О, ежели б можно было сбросить с себя этот тяжкий наряд и выйти на луга, в уединение лесов, в мирные долины и пить неотравленный чистый воздух. Лишь там, наедине с землею, может вздохнуть хоть раз измученное сердце!

Пушкина. Вы утомлены.

Николай I. Никто не знает этого и никогда не поймет, какое грустное бремя я должен нести один для всех.

Пушкина. Зачем вы хотите огорчить меня? Нет, нет, я понимаю вас. Поверьте, что печаль охватывает меня.

Николай I(положив руку на руку Пушкиной). Вы искренни? О, да, разве могут такие глаза лгать? Ваши слова я слушаю с чувством искреннего счастья. Вы одна нашли их для меня.

Долгоруков, сияя, припадает к стенке беседки.

Я вас искренно люблю как очень добрую женщину. И только одно страшит меня, когда я гляжу на нас.

Пушкина. Что же это?

Николай I. Ваша красота. О, как она опасна! Берегите себя, берегите.

Пушкина. Я благодарна вам. Я хочу верить вашему искреннему участию.

Николай I.O, верьте мне. Сердце мое открыто. Я говорю с душою чистою. (Гладит руку Пушкиной.) Скажите, почему у вас всегда закрыты шторы?

Пушкина. Я не люблю дневного света. Зимний сумрак успокаивает меня.

Николай I(понизив голос). Каждый раз, как я выезжаю, какая-то неведомая сила влечет меня на набережную, и я невольно поворачиваю голову и жду, что хоть на мгновенье мелькнет в окне лицо…

Пушкина(отдернув руку). Не говорите так.

Николай I. Почему?

Пушкина. Это волнует меня.

Из гостиной выходит в зимний сад камер-юнкер, подходит к Николаю I.

Камер-юнкер. [Ваше императорское величество, ее императорское величество приказала мне доложить, что она изволит отбыть с великой княгиней Марией через десять минут.

Николай I встает. Пушкина встает, приседает, выходит в гостиную, скрывается за колоннадой.

Николай I. Вы недавно в вашей должности?

Камер-юнкер. Третий месяц, ваше величество.

Николай I. Говорить надлежит: с ее императорским высочеством великой княжной Марией Николаевной. И когда я разговариваю, меня нельзя перебивать. Вы болван!][119]

Камер-юнкер улыбается счастливой улыбкой. Долгоруков наслаждается в беседке, пьет шампанское.

Доложи ее величеству, что я буду через десять минут, и попроси ко мне Жуковского.

Камер-юнкер. Слушаю, ваше императорское величество. (Уходит.)

Николай I некоторое время один у колонны. Смотрит вдаль тяжелым взором.

Жуковский(при звезде и ленте, входит торопливо и кланяется). Вашему императорскому величеству угодно было…

Николай I. Василий Андреевич, скажи, я плохо вижу отсюда, кто этот черный стоит там у колонны?

Жуковский всматривается. Крайне подавлен. Вздыхает.

Может быть, ты сумеешь объяснить ему, что это неприлично?

Жуковский вздыхает. Крайне подавлен.

В чем он? Может быть, ты со своим даром слова сумеешь объяснить ему всю бессмысленность его поведения? Может, он собирался вместе с другими либералистами в Convention Nationale? И по ошибке попал на бал? Или он полагает, что сделает слишком большую честь нам, ежели наденет мундир? Скажи ему, что я силой никого не держу. Ты что же молчишь, Василий Андреевич?

Жуковский. Ваше императорское величество, умоляю вас, не карайте его.

Николай I. Нехорошо, Василий Андреевич. Не первый день знаем друг друга. Тебе известно, что я никого никогда не караю. Карает закон.