Том 7. Конец века (1870-1900). Часть первая - [154]

Русификация Финляндии. Положение Финляндии в империи было сходно с положением прибалтийских губерний, но с более выраженным отпечатком автономии и изолированности. Еще до заключения мирного договора, по которому Финляндия навсегда уступалась Швецией России (Фридрихсгамский мирный договор 17 сентября 1809 года), император Александр I добровольно предоставил финляндцам права, равные тем, которыми они пользовались во время своего объединения со Швецией, даже, пожалуй, более широкие. 27 марта 1809 года в Борго он подтвердил и ратифицировал в присутствии представителей четырех сословий «неприкосновенность религии и основных законов страны, равно как привилегий и прав, которыми каждое сословие великого княжества в частности и все его жители вообще пользуются в силу его конституции». Таким образом, по выражению министра Александра I Сперанского, Финляндия сделалась не областью русского государства, но отдельным государством под верховной властью России.

До царствования Александра III финляндская конституция, применявшаяся, смотря по монарху, с большим или меньшим либерализмом, не нарушалась. Никаких трений с суверенной властью не возникало; единственным политическим вопросом в великом княжестве была борьба «свекоманов» — буржуазии и дворянства шведского происхождения, считавших своим родным языком шведский, — и «финноманов» — жителей сельских местностей; благодаря огромному численному превосходству «финноманов» (85 процентов всего населения), в особенности же благодаря поддеряше русского правительства, влияние их все усиливалось. Впрочем, эта борьба протекала в мирных формах и ни чуть не тормозила экономического развития страны. За три четверти века население Финляндии возросло с 900 000 человек в 1812 году приблизительно до 2 300 000 в 1886 году, а народный доход увеличился с 6–7 миллионов марок (финляндская марка равняется франку) приблизительно до 40 миллионов марок.

Это процветание, которое финляндцы горделиво противопоставляли медленному развитию своих русских соседей, не могло не возбудить зависти. Наступило время, когда русские публицисты задали вопрос: не обязана ли Финляндия своим процветанием тем жертвам, которые ради нее приносил русский плательщик налогов? Выло подсчитано, что расходы на государственные нужды, как то: двор, цивильный лист, министерство иностранных дел, военное, морское, в которых Финляндия должна была бы участвовать пропорционально своему населению, в действительности падали почти целиком на собственно Россию; что, например, бюджет военного министерства составлял 28 процентов русского бюджета и только 17 процентов финляндского, а до 1870 года — всего лишь 6–7 процентов последнего. С другой стороны, на весь контингент ежегодного рекрутского набора в России набиралось 33 процента рекрутов, а в Финляндии —11 процентов, и т. д. В конечном итоге, в вооруженной до зубов Европе Финляндия делала для своей защиты меньше, чем Швейцария или Бельгия, не говоря уже о могущественных военных державах. Кому она была обязана этим привилегированным положением, как не русским? Но финляндцы (говорили русские консервативные публицисты), вместо того чтобы выказать благодарность и широко открыть двери великого княжества своим великодушным покровителям, старались держать их на почтительном расстоянии. Высшие русские правительственные учреждения были переполнены финляндцами, они занимали важнейшие военные должности в русской армии и русском флоте, а русские могли занимать в Финляндии какие-либо должности и приобретать там недвижимость только при условии перехода в финляндское подданство или по специальному разрешению гельсингфорского правительства. Железная дорога между Петербургом и Финляндией была в руках финляндцев, и делопроизводство велось на шведском и финском языках; в нескольких километрах от своей столицы русские должны были подвергаться осмотру на финляндских таможнях, менять рубли, не имевшие хождения в Финляндии, на финляндские деньги, покупать финляндские почтовые марки, объясняться по-фински с чиновниками, упорно не желавшими говорить по-русски. Положение тем более оскорбительное, что граница, так настойчиво закрываемая, находилась именно в Выборгской губернии, где русские подписали Ништадтский договор[226]. Добровольно возвращая Финляндии это завоевание Петра Великого, Александр I бесспорно не желал превратить его в бастион, направленный против русской столицы. Из всего этого делался вывод, что акт Александра I был вследствие небрежности петербургских бюрократов неправильно понят или ложно истолкован финляндцами; что настало время тщательно пересмотреть так называемую финляндскую конституцию и более тесно связать великое княжество с империей.

Финляндцы в своих возражениях настаивали на ненарушимости актов 1809 года, изменить которые русское правительство не могло бы, не нарушая данного императором слова; они утверждали, что без согласия финляндцев нельзя ни изменять их законы, ни увеличивать их налоги. Впрочем, меньшая обременительность этих налогов достаточно объяснялась, по их мнению, разницей в положении обеих стран; такая маленькая страна, как Финляндия, с населением в два миллиона жителей, не претендовала на «мировую» политику; разве было бы справедливо, если бы финляндский налогоплательщик нес в одинаковой с русским плательщиком пропорции расходы по завоеванию Кавказа, Черного моря или Дальнего Востока?