Том 7. Книга 1. Автобиографии, надписи и др. - [64]

В отличие от своих «собратьев» и в своих эпатажах Есенин всегда оставался «нежным хулиганом»: «Мне хочется вам нежное сказать» («Исповедь хулигана»). В этом плане справедливо наблюдение И. Розанова: «1920 и 1921 годы важны в поэтической деятельности Есенина тем, что поэт резче, чем раньше, выразил свое поэтическое лицо, показал себя «нежным хулиганом», найдя новую, острую и никем еще не использованную тему» (Розанов, с. 5). Примечательно, что в подготовленном поэтом в 1923 г. для издания за рубежом сборнике стихотворений (Есенин С. Сборник стихотворений. Макет. Автограф. [1923] — РГАЛИ) из восьми включенных в него произведений («Исповедь хулигана», «Песнь о собаке», «Хулиган», «Закружилась листва золотая…», «Корова», «В том краю, где желтая крапива…», «Не жалею, не зову, не плачу…», «Кобыльи корабли») только три — «Исповедь хулигана», «Хулиган» и «Кобыльи корабли» — являются «имажинистскими».

Самые дальновидные из современников поэта уже тогда понимали, что связь его с имажинистами — внешняя. В. Львов-Рогачевский заметил тогда же: «Никакая каторга с ее железными цепями не укрепит и не свяжет этих заклятых врагов не на жизнь, а на смерть» (Львов-Рогачевский [В]. Имажинизм и его образоносцы… [М.], 1921, с. 46. Подробнее — см. коммент. к «Ключам Марии»).

В конце концов творческие разногласия имажинистов привели к тому, что группа разделилась на правое (С. Есенин, Р. Ивнев, А. Кусиков, И. Грузинов, М. Ройзман) и левое крыло (В. Шершеневич, А. Мариенгоф, Н. Эрдман) с противоположными взглядами на задачи поэзии, ее содержательную сторону, форму, образ (см.: Александр Кусиков и Борис Пильняк в Доме литераторов. — Журн. «Вестник литературы», Пг., 1922, № 2–3, с. 37–38).

Сложность проблемы «Есенин и имажинизм» заключается еще и в том, что, противостоя формалистическим изыскам в своей поэтической практике и в теории (см. «Быт и искусство»), Есенин принимал участие в имажинистских эпатажах («Засучив рукава и приготовив немало острот и стихов, мы завоевывали славу себе и имажинизму». — Великолепный очевидец, с. 461), что дало повод критикам говорить о способах «сухаревского распространения своей литературы» имажинистами (см. Аксенов И. А. К ликвидации футуризма. — ПиР, 1921, № 3, нояб. — дек., с. 97).

Серьезные сомнения в универсальности имажинизма, его «иссякаемость» Есенин, как признавался сам, впервые «очень ясно почувствовал» во время зарубежного путешествия. Передавая в очерке «Железный Миргород» свое впечатление от океанского лайнера, на котором он пересек океан («Эта громадина сама — образ. Образ без всякого подобия» — т. 5, с. 162 наст. изд.), поэт вспоминает: «Вот тогда я очень ясно почувствовал, что исповедуемый мною и моими друзьями «имажинизм» иссякаем. Почувствовал, что дело не в сравнениях, а в само́м органическом ‹выделено коммент.›» (там же).

Таким образом, ко времени возвращения на родину Есенин внутренне уже был подготовлен к разрыву с имажинистами: «Он стал различать как бы два имажинизма. Один — одиозный мариенгофский, с которым он „будет бороться“, а другой свой — есенинский, который он „признавал“ и от которого „не уходил“» (Ивнев Р. Об Есенине. — САЕ, с. 30).

Письмом в «Правду» 31 августа 1924 г. Есенин (совместно с И. Грузиновым) объявил о роспуске имажинизма: «Мы, создатели имажинизма, доводим до всеобщего сведения, что группа „Имажинисты“ в доселе известном составе объявляется нами распущенной».

Для членов Ордена есенинское заявление явилось неожиданным, что объяснялось, по крайней мере, тремя причинами. Во-первых, И. Грузинов не являлся «создателем имажинизма» (см. у Шершеневича: «Есть такой юноша Иван Грузинов, которому очень хочется стать имажинистом. В недавно выпущенной книге „Имажинизма основное“ ‹…› вульгаризовано и переповторено обывательски все то, что хорошо звучало в моем „Дважды два пять“ и Толином „Буян-острове“». — Кому я жму руку, с. 27). Во-вторых, «Письмо» ударило по имажинизму, когда он переживал трудные времена как в Москве, так и в Ленинграде. Обстановка вокруг имажинизма в Ленинграде хорошо передана в письме В. Ричиотти, который, по замечанию Шершеневича, «на себе выносил всю борьбу в Ленинграде за имажинизм» (Великолепный очевидец, с. 627), Мариенгофу 9 апреля 1924 г.: «С большим прискорбием беру перо, чтобы, написав Вам это письмо, отвлечься от тех неприятностей, которые довелось мне переживать. Я вспомнил: Вам эти переживания знакомы в связи со статьей Родова по поводу 1 № Гостиницы. То же самое у меня. ‹…› В Ленинграде против меня злопыхателями и корыстными врагами ведется форменная травля со всеми ее атрибутами вплоть до официальных кляуз и доносов. Почти все редакции ленинг‹радских› журналов получили подобные «документы». Обвиняют во враждебно-настроенности к соввласти, это меня — воевавшего за Октябрь! Тактика установилась самая бесчеловечная: систематического замалчивания. Я очень страдаю. Очевидно, вынуждают подобными пытками заставить отказаться от имажинизма» (РГАЛИ, ф. М. Д. Ройзмана).

В-третьих, — и это самое главное — имажинисты до последней минуты не теряли надежды на возвращение к ним Есенина. В опубликованном 10 февраля 1924 г. в берлинской газете «Накануне» «Открытом письме Александру Кусикову» Шершеневич перечисляет имажинистов: «Я много раз говорил «мы». Кто это «мы»? Я говорю о себе, о тебе, Сандро, о Мариенгофе, об Ивневе, Грузинове, Ник. Эрдмане…» И далее Шершеневич пытается объяснить факт отхода от группы Есенина: «Я намеренно умалчиваю об Есенине. Не потому, что он не с нами, нет. Он выбит из жизни жизнью. Он заблудился в трехпольной системе: крестьянские плагиаторы, пролетарские бытовики и имажинисты. Он с нами уже по одному тому, что он не может быть с Орешиными. Он слишком талантлив для того, чтоб не быть с нами. Но у Сергея «на пороге двойного небытия» пауза. Может, это даже полезно. Вот Художественный театр карьеру себе паузами делал». — Нак., прилож. «Литературная неделя», 1924, 10 февр., № 34 (551).