Том 7. Изборник. Рукописные книги - [7]

Я помчался б, приседая,

Дробь ногами выбивая,

Пред хохочущей толпой.

Вкруг литого, золотого,

Недоступного тельца,

Отгоняя духа злого,

Что казнит меня сурово

Скудной краскою лица.

Что ж меня остановило?

Или это вражья сила

Сокрушила бубен мой?

Отчего я с буйным криком

И в безумии великом

Пал на камни головой?

«Скучная лампа моя зажжена…»

Скучная лампа моя зажжена,

Снова глаза мои мучит она.

  Господи, если я раб,

  Если я беден и слаб,

Если мне вечно за этим стоном

Скучным и скудным томиться трудом,

  Дай мне в одну только ночь

  Слабость мою превозмочь

И в совершенном созданьи одном

Чистым навеки зажечься огнем.

«Над безумием шумной столицы…»

Над безумием шумной столицы

В тёмном небе сияла луна,

И далёких светил вереницы,

Как виденья прекрасного сна.

Но толпа проходила беспечно,

И на звёзды никто не глядел,

И союз их, вещающий вечно,

Безответно и праздно горел.

И один лишь скиталец покорный

Подымал к ним глаза от земли,

Но спасти от погибели чёрной

Их вещанья его не могли.

«Постройте чертог у потока…»

Постройте чертог у потока

В таинственно-тихом лесу,

Гонцов разошлите далёко,

Сберите живую красу, –

  Детей беспокровных,

  Голодных детей

Ведите в защиту дубровных

  Широких ветвей.

Проворные детские ноги

В зелёном лесу побегут

И в нём молодые дороги

  Себе обретут,

Возделают детские руки

Эдем, для работы сплетясь, –

И зой их весёлые звуки

Окличет, в кустах притаясь.

«Целуйте руки…»

Целуйте руки

У нежных дев,

Широкий плащ разлуки

На них надев.

Целуйте плечи

У милых жён, –

Покой блаженной встречи

Им возведён.

Целуйте ноги

У матерей, –

Над ними бич тревоги

За их детей.

«Ты в стране недостижимой…»

Ты в стране недостижимой, –

Я в больной долине снов.

Друг, томительно любимый,

Слышу звук твоих шагов.

Содрогаясь, внемлю речи,

Вижу блеск твоих очей, –

Бледный призрак дивной встречи,

Привидение речей.

Расторгают эвмениды

Между нами все пути.

Я изгнанник, – все обиды

Должен я перенести.

Жизнью скучной и нелепой

Надо медленно мне жить,

Не роптать на рок свирепый,

И о тайном ворожить.

«Я верю в творящего Бога…»

Я верю в творящего Бога,

В святые заветы небес,

И верю, что явлено много

Безумному миру чудес.

И первое чудо на свете,

Великий источник утех –

Блаженно-невинные дети,

Их сладкий и радостный смех.

«Забыв о родине своей…»

Забыв о родине своей,

Мы торжествуем новоселье, –

Какое буйное веселье!

Какое пиршество страстей!

Но всё проходит, гаснут страсти,

Скучна весёлость наконец;

Седин серебряный венец

Носить иль снять не в нашей власти.

Всё чаще станем повторять

Судьбе и жизни укоризны.

И тихий мир своей отчизны

Нам всё отрадней вспоминать.

«Всё почивающее свято…»

Всё почивающее свято,

В смятеньи жизни – зло и грех.

Томила жизнь меня когда-то

Надеждой лживою утех.

Её соблазны были многи,

И утомленья без числа.

В великолепные чертоги

Она мечты мои звала,

И на жестокие дороги

Меня коварно увлекла.

Но близость кроткой смерти чуя,

Уснули гордые мечты.

Я жду смиренно, не тоскуя,

Благой и вещей темноты.

И если жить мне надо снова,

С собой я жизни принесу

Успокоения святого

Невозмутимую красу.

«Наслаждаяся любовью, лобызая милый лик…»

Наслаждаяся любовью, лобызая милый лик,

Я услышал над собою, и узнал зловещий клик.

И приникши к изголовью, обагрённый жаркой кровью,

Мой двойник, сверкая взором, издевался над любовью,

Засверкала сталь кинжала, и кинжал вонзился в грудь,

И она легла спокойно, а двойник сказал: «Забудь.

Надо быть как злое жало, жало светлого кинжала,

Что вонзилось прямо в сердце, но любя не угрожало».

«Изнемогающая вялость…»

Изнемогающая вялость,

За что-то мстящая тоска, –

В долинах – бледная усталость,

На небе – злые облака.

Не видно счастья голубого, –

Его затмили злые сны.

Лучи светила золотого

Седой тоской поглощены.

«В паденьи дня к закату своему…»

В паденьи дня к закату своему

  Есть нечто мстительное, злое.

Не ты ли призывал покой и тьму,

  Изнемогая в ярком зное?

Не ты ль хулил неистовство лучей

  Владыки пламенного, Змия,

И прославлял блаженный мир ночей

  И звёзды ясные, благие?

И вот сбылось, – пылающий поник,

  И далеко упали тени.

Земля свежа. Дианин ясный лик

  Восходит, полон сладкой лени.

И он зовёт к безгласной тишине,

  И лишь затем он смотрит в очи,

Чтобы внушить мечту о долгом сне,

  О долгой, – бесконечной, – ночи.

«Живы дети, только дети…»

Живы дети, только дети, –

Мы мертвы, давно мертвы.

Смерть шатается на свете

И махает, словно плетью,

Уплетённой туго сетью

Возле каждой головы.

Хоть и даст она отсрочку –

Год, неделю или ночь,

Но поставит всё же точку,

И укатит в чёрной тачке,

Сотрясая в дикой скачке,

Из земного мира прочь.

Торопись дышать сильнее,

Жди, – придёт и твой черёд.

Задыхайся, цепенея,

Леденея перед нею.

Срок пройдёт, – подставишь шею, –

Ночь, неделя или год.

«В тебя, безмолвную, ночную…»

В тебя, безмолвную, ночную,

Всё так же верно я влюблён,

И никогда не торжествую,

И жизнь моя – полдневный сон.

Давно не ведавшие встречи,

Ты – вечно там, я – снова здесь,

Мы устремляем взор далече,

В одну мечтательную весь.

И ныне, в час лукавый плена,

Мы не боимся, не спешим.

Перед тобой моя измена, –

Как легкий и прозрачный дым.

Над этим лучезарным морем,

Где воздух сладок и согрет,

Устами дружными повторим

Наш тайный, роковой завет.

И как ни смейся надо мною

Жестокий, полуденный сон, –