Том 7. Государь Великий князь Василий Иоаннович, 1505-1533 года - [5]

Едва ли имея надежду и самое желание долго остаться в мире с Литвою, Василий нетерпеливо ждал вестей из Тавриды, чтобы удостовериться в важном для нас союзе Менгли-Гиреевом. Может быть, сей Царь и не участвовал в набеге Крымских разбойников на Московские пределы, но усердие его к России явно охладело: Держав Заболоцкого долее года, он прислал гонца в Москву с требованием, чтобы его пасынок, сверженный Царь Казанский Абдыл-Летиф, был отпущен в Тавриду. Великий Князь не сделал сего, однако ж возвратил Летифу свободу и милость, дозволил быть во дворце, обещал Коширу в поместье. Вероятно, что слух о мирных переговорах Сигизмунда с Василием решил, наконец, Менгли-Гирея утвердить дружбу с нами: по крайней мере он немедленно отпустил тогда Заболоцкого и прислал трех Вельмож своих в Москву с шертною золотою грамотою: дал клятву за себя, за детей и внучат жить в братстве с Великим Князем, вместе воевать и мириться с Литвою и с Татарами; унимать, казнить своих разбойников, покровительствовать наших купцев и путешественников; одним словом, исполнять все обязанности тесной, взаимной дружбы, как было в Иоанново время.

Государь приказал встретить Послов с великою честию, звать во дворец к обеду и клал на них руки в знак благоволения. Они представили ему 16 грамот от Хана, писанных весьма ласково. Менгли-Гирей убеждал Василия послать судовую рать с пушками для усмирения Астрахани, обещал всеми силами действовать против Сигизмунда и помогать Михаилу Глинскому, коего называл любезным сыном; просил ловчих птиц, соболей, рыбьих зубов, лат и серебряной чары в два ведра, требовал какой-то дани, платимой ему Князьями Одоевскими; а всего более желал, чтобы Государь позволил Абдыл-Летифу ехать в Тавриду для свидания с матерью. Сие последнее казалось Василию столь важным, что он собрал Думу Боярскую и хотел знать ее мнение. Приговорили не отпускать Летифа. Государь велел ему самому явиться в Думу и говорил так: «Царь Абдыл-Летиф! ты ведаешь, что отец мой лишил тебя свободы за вину не малую. В угодность нашему брату, Менгли-Гирею, забыв твое преступление, я милостиво дарую тебе вольность и город. Выслушай условия». Они состояли в том, чтобы Летиф клятвенно обязался верно служить России, не выезжать самовольно из ее пределов, не иметь сношения с Литвою, ни с другими нашими врагами, и чтобы Менгли-Гиреевы Послы утвердили сей договор собственною их присягою. Летиф винился, благодарил, считал себя недостойным видеть лицо Государево; клялся не угнетать Христиан, не ругаться над Святынею, доносить Великому Князю о всяких злодейских умыслах против него или Государства. Вместо Коширы, прежде обещанной, ему дали Юрьев. Достойно замечания, что и сам Великий Князь присягнул в доброжелательстве к Летифу, так же, как и в верности к Менгли-Гирею, исполняя требование Послов Крымских и совет Бояр. Наместник Перевицкий, Морозов, был отправлен в Тавриду изъявить благодарность за дружбу Хана, уверить его в нашей, известить о заключенном с Литвою мире и сказать наедине, что долгое молчание Менгли-Гиреево беспокоило Государя; что носился даже слух о присоединении Ханских сыновей к Сигизмундовой рати; что сие обстоятельство ускорило для нас мир; но что Великий Князь остается другом Менгли-Гирея и не боится новой, справедливой войны с их общим естественным недругом; что нам нельзя послать людей с огнестрельным снарядом к Астрахани, ибо нет судов в готовности; что России, утомленной войнами, хотя мирной с Литвою, но угрожаемой Ливонскими Немцами, нужно отдохновение; что сам Иоанн никогда не посылал туда войска, и проч. Уже ветхий летами и здоровьем, Менгли-Гирей не мог жить долго: Василий приказал Морозову тайно видеться с Ханским старшим сыном, Магмет-Гиреем; обязать его клятвою в дружбе к России и присягнуть ему в нашей именем Государя.

(1509 г.) Сей Посол имел неприятность в Тавриде от своевольства и корыстолюбия Ханских Вельмож. Государь именно велел Морозову наблюдать свое достоинство и не терпеть ни малейшего для нас унижения в обрядах Посольских: ибо Крымские Мурзы любили величаться перед Россиянами, воспоминая старину. «Я сошел с коня близ дворца, – пишет Морозов к Великому Князю, – у ворот сидели Князья Ханские и все, как должно, приветствовали Посла твоего, кроме Мурзы Кудояра, дерзнувшего назвать меня холопом. Толмач не смел перевести сих грубых слов, а Мурза в бешенстве хотел зарезать его и силою выхватил шубу из рук моего Подьячего, который нес дары. В дверях Ясаулы преградили мне путь, бросив на землю жезлы свои, и требовали пошлины: я ступил на жезлы и вошел к Царю. Он и Царевичи встретили меня ласково; пили из чаши и подали мне остаток. Я также поднес чашу им и всем Князьям, но обошел Кудояра и сказал Хану: Царь, вольный человек! сей Мурза невежлив: суди нас… Называюсь холопом твоим и Государя моего, но не Кудояровым. Говорю с ним пред тобою с очи на очи: как он дерзнул грубить Послу и силою брать, что мы несли к тебе? Менгли-Гирей, выслушав, извинял Мурзу; но, отпустив меня, бранил его и выгнал». Морозов не согласился вручить Хану своего Посольского наказа, ни описи присланных с ним даров, ответствуя гордо Вельможам Царским: «Речи Великого Князя вписаны у меня только в сердце, а дары его вам доставлены: более ничего не требуйте». Один из сыновей Ханских, жалуясь на скупость Василиеву, грозил Морозову цепями. «Цепей твоих не опасаюсь, – сказал Посол: – боюсь единственно Бога, Великого Князя и Царя, вольного человека… Если оскорбите меня, то Государь уже никогда не будет присылать к вам людей знатных». – Однако ж, несмотря на слабость отягченного летами Менгли-Гирея, коему сыновья и Вельможи худо повиновались, наш союз с Тавридою остался до времени в своей силе.