Том 7. Гидеон Плениш. Статьи - [148]

III

Книга моя как будто пользовалась хорошим спросом. Правда, я до сих пор не имею ни малейшего понятия, сколько именно экземпляров было продано, — я так никогда и не удосужился этим поинтересоваться. Но мне известно, что по тиражам она стоит в одном ряду с такими книгами, как «Антони Адверс»,[227] «Фермерская поваренная книга» и не самый популярный справочник по игре в бридж. Может ли автор мечтать о большем? Когда мои тогдашние издатели ознакомились с рукописью, Харкорт согласился со мной, что в случае удачи может разойтись 15 тысяч экземпляров книги. А агент по продаже А. X. Гере выразил уверенность, что за два года будет продано 25 тысяч экземпляров — он был явно не в своем уме, — но мы с Альфом лишь посмеивались над ним и не спорили.

IV

Едва книга вышла из печати, я стал получать первые письма от «болельщиков»: в одних меня обвиняли в том, что я согрешил против святого духа, в других благодарили за то, что я изобразил их соседей; а однажды пришло письмо, написанное на бумаге отеля Солт-Лейк — Сити. Это уж, конечно, какой-нибудь коммивояжер заскучал в дороге и решил скоротать время за письмом. Я вскрыл его и сразу же обратил внимание на необычный стиль письма, полного похвал, проницательных и в то же время искренних; бросил взгляд на подпись и обнаружил, что оно написано человеком, которого я никогда не видел, никогда не надеялся увидеть, — Джоном Голсуорси.

V

В самых разных газетах и журналах я знакомился с убедительными доказательствами того, что «Главная улица» целиком списана с «Антологии Спун-ривер». Я читал также еще более убедительные доказательства того, что мой роман — копия «Госпожи Бовари». Я не критик. И не мне обо всем этом судить. Я с радостью вспоминаю также статью, если мне не изменяет память, в журнале «Сатердей ивнинг пост», в которой мне, человеку невежественному, разъяснялось, что маленькие города в Европе страдают той же духовной узостью, что и в Америке. Правда, за много лет до появления этой статьи я высказывал точно такие же истины в «Главной улице», однако всегда приятно, когда тебя поправляют. С еще большей признательностью вспоминаю я статью (кажется, она принадлежала мистеру Стразерсу Барту), которая возвещала всему миру, что я глупейшим образом просчитался и Кэрол получилась у меня далеко не такой хорошей, как ее супруг. Однако я как раз это и старался показать: Кэрол достаточно умна, чтобы пофыркать на все, но недостаточно умна, чтобы что-либо изменить, поэтому мне было весьма приятно, что мистер Барт, по-видимому, прочел мою книгу, прежде чем высказать о ней свое суждение.

Всегда приятно, когда тебя ставят на место. Расположившись под фиговым деревом у себя в Вермонте, я буду самым несчастным человеком, если на свете не найдется очередного мистера Барта, который возьмет на себя труд поставить меня на место. Наверно, когда наступят эти нелегкие времена, лет эдак через двадцать, я настолько отчаюсь, что, возможно, захочу написать об одной древней книге, именуемой «Главной улицей».

1937

СМЕРТЬ ЭРОУСМИТА

Синклер Льюис, мирно почивший во сне вчера после полудня в своем маленьком загородном доме в северозападном Коннектикуте в возрасте 86 лет,[228] был почти полностью предан забвению. Последние десять — пятнадцать лет он вел затворнический образ жизни, занимаясь, очевидно, лишь своими кошками, садоводством да короткими статьями о таких мало читаемых ныне писателях, как Марк Твен, так что для многих было полной неожиданностью, что он все еще жив. Одно время он был довольно известной личностью благодаря своим колким, однако не лишенным добродушия выпадам против напыщенности и бездарности современных политиков и промышленных магнатов.

Хотя теперь его романы уже никто не читает, однако некоторые из них, особенно «Главная улица», «Эроусмит», «Бэббит» и «Элмер Гентри», а также пространная четырехтомная хроника американской семьи «Тинтэйры»,[229] которую Льюис начал в 1944-м, а завершил в 1950 году, известны любому социологу и историку литературы, поскольку они изображают самодовольство и наивность, свойственные первой половине нашего века. Никто не решится, конечно, доказывать, что картина, в них нарисованная, отличается законченностью или объективностью. Мистер Льюис представляется нам в основном веселым патологоанатомом, который «препарировал» «прописные истины» и чувства своего времени — добродушную лживость сенаторов и тех, кого знают под именем «стимуляторов бизнеса», характерное для нашей эпохи высокомерие по отношению к женщине, честолюбие священнослужителей и людей свободных профессий, бесстыдную слезливость лжепатриотизма.

Впоследствии проницательный читатель заметил, что мистер Льюис изничтожал-или пытался изничтожать — сентиментальность, так как понимал, что в душе сам он сентиментален и романтичен, а потому зеленые холмы, солдаты, штурмующие баррикады, улыбающиеся девушки и зимние метели вызывали у него детский восторг, словно у какой-нибудь популярной романистки, и он издевался над грубым проявлением империализма янки, потому что был в душе до фанатизма влюбленным в свою страну американцем, которому никогда не нравилась снисходительность англичан, хотя он и жил частенько в их среде, в том числе целых два года — 1951 и 1952- в Дербишире.