Том 7. Это было - [168]

Как бы низко ни падал человек, как бы ни подменивал похотями ценнейшее – в каждой падшей душе тлеет святая искра. Трагическое событие, Кровь Короля-Мученика – поставило Его на высоту, как образ недосягаемой красоты духовной, да разумеют и падшие. Какая жертва принесена! Поймут ли такое знамение?!

Не только Он вознесен на высоты недосягаемые; за собой Он поднял свою Державу, с миром ее поставил лицом к лицу: «смотрите же, чтите, это – Мой народ!»

А нам, русским людям, да будет великим утешением, ободрением и надеждой: Он – наш, духовно. Сербией порожденный, воспитанный ее духом героизма и верности, Он вдохновлен был великой русской культурой, человеколюбивой, широкой и глубокой, благостной и благоговейной, верной великому завету: «Свет Христов просвещает всех». Его жизнь – служение и подвиг. Святая Жертва за мировое окаянство, ныне принадлежит Он миру.

22 октября – 5 ноября 1934 г.

Париж

(Россия. 1934. 17 нояб. № 31. С. 1)

<Ответ на анкету «Как вы стали писателем?»>

Я уже писал об этом в рассказе «Как я стал писателем»: гимназистом сочинил рассказ «У мельницы» и отнес в «толстый» журнал – «Русское обозрение». Через год, уже студентом, увидел свой рассказ в журнале – июль, 1895 г. – и получил первый в жизни гонорар, 80 рублей; на нынешние перевести – около 1200 фр.

Но начало моего писательства, если быть вполне точным, надо бы отнести, кажется, к 1890 г., – я был тогда пятиклассником. Ваня Сахаров, сын арендатора наших бань – о нем у меня в рассказе «Как я узнавал Толстого», – показал мне, на масленице, помню: был я у него на блинах, показал мне юмористический журнал «Будильник». Там было написано: кто пришлет лучшие две строчки стишков о «Будильнике», тому дадут премию – 10 рублей, были и еще две премии: 5 и 3 р. Ваня мне и предложил: «давайте сочиним?» Он много сочинял. И показал мне уже готовое, что-то вроде «журнал – не для потехи: всем достанется на орехи». Мне понравилось. Дома я сочинил такие стишки: «Буди, буди, буди, „Будильник“, Чтоб жизнь была, а не могильник». Мы послали и стали ждать. Ждали долго. Вдруг прибегает Ваня и кричит: «Вы – Злое Перо», по псевдониму, и вот, «„Злому Перу“, в журнале напечатано!» И мы прочитали – дух у меня перехватило! – прочитали: «Дали бы второй приз, и уже присудили, но!..» помню я это «но», с восклицанием и многими точками, – «но!., по независящим от нас причинам стишки уснули могильным сном, и как мы ни старались пробудить их к жизни, они неумолимы». Какая-то чепуха! Я махнул рукой, но Ваня Сахаров отправился в «Будильник», назвался «Злым Пером», и его там встретили с почетом: угостили папироской, – он был парень рослый, – сказали: «стишки скончались, после крестин», – и показали гранку: «можете полюбоваться!» Он увидал мои стишки и на них красный косой крест, чернилами; а под стишками написано красным же: «Не „могильник“ наша жизнь, а Божий дар!!!» – три знака восклицания и что-то вроде извивающейся змеи – подпись? «Бились, хлопотали, – говорят, – но цензор остался неумолим». И подарили на память гранку. Я посмотрел на серую длинную бумагу, удивился и возгордился: на такой длинной бумаге только одни мои стишки, две строчки! Ваня Сахаров выпросил у меня эту бумагу: «Я, говорит, ее в рамочке повешу под стеклышком, подари-те!» Я подарил. Потом видел ее в рамочке, рядом с портретом Толстого. Это мое «начало» вскоре сгорело в пожаре вместе с Ваниной библиотекой и с его знаменитым сочинением «Страшные Цепи – Оковы», которое «читал сам Толстой», если верить Ване. История со стишками меня раззадорила, я попробовал дальше, написал одну штучку… но и ее перекрестил цензор. Об этом как-нибудь расскажу.

(Иллюстрированная Россия. 1934. 8 дек. № 50. С. 9)

<Письмо патриарху Варнаве Сербскому>

9 апреля, 1935 г. Его святейшеству

Всесвятейшему Патриарху Сербскому ВАРНАВЕ,

Сремски Карловицы.

Ваше Святейшество,

Я хотел бы послать Вам самое сердечное приветствие в эти знаменательные дни-грани Вашего благодатного Архипастырского Служения, хотел бы сказать словами, которые во всей полноте и непосредственности выражали бы мои чувства восхищения, преклонения, радости, благодарности. И вот, вижу, что как бы я ни старался выразить желанное силой нашего великого языка, все же не будет это выражением сути, того света, от которого слезы на глазах, когда душа обращается к Вам, родной наш, великий Архипастырь! Но что же делать, – примите слово: Ваша душа дополнит.

Вы пленили, очаровали, повели за собой русские сердца, – красотой сердца Вашего, Вашей силой и прямотой, Светом Христова Слова. Лаской Вы утешали нас, правдой Вы укрепляли души, звали нас к вере в грядущее возрождение России Православной. Вы заклеймили Зло во имя Христовой Правды. Пастырь добрый, Вы обличали «умывающих руки» – наш лицемерный мир, обличали «земли державства» во имя Господа Вседержителя. И высоко вознесли значение Пастыря в нашем заблудшем мире.

Достойнейший! Вы бесконечно нам дороги и безмерно близки. Тысячи тысяч нас в сердце своем хранят Ваш благородный образ – душевную красоту и правду. Вы с нами, в жизни, и более, чем в жизни: Вы – в сербско-русской и в мировой Истории, – в мрачнейшие времена ее, – как светлая, благородная страница. Тютчев пропел когда-то: «Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые…» Но когда о Вас думаешь, в душе отзывается иное: счастлив мир, когда в роковые его минуты в нем пребывает и сторожит Пастырь Добрый, который пасет воистину, а не бежит от волков, который глаз не отводит от овец своих, который зорко следит за тем, что творится на пастбище. Да, такой мир счастлив, и как же счастливы те, кто в этом мире – наинесчастнейшие!